Смерть Генерала Алексеева
Судьба не особенно жаловала в эти дни Белое Воинство, каждый бой уносил из его рядов сотни и сотни жертв, а в эти особенно тяжелые
дни, 25 сентября была получена телеграмма о смерти Основателя Добровольческой Армии генерала Алексеева.
На похороны генерала Алексеева в Екатеринодар была отправлена 1-я офицерская имени Генерала Корнилова рота в составе 180 штыков (всего она имела 250 штыков). За день до отъезда роты мне, как ее фельдфебелю, доложили об исчезновении из секрета прапорщика Войцеховского. Из госпиталя в полк я вернулся дней десять тому назад и нашел в роте незнакомый мне на 3/4 офицерский состав. На занятиях я обратил внимание только на бледность лица Войцеховского. Поездка на похороны в Екатеринодар отвлекла нас от выяснения этого редкого для нас явления. На похоронах рота стояла на правом фланге, левее нас была какая-то часть гвардейского формирования. Калейдоскоп событий и это тяжелое событие для Добровольческой Армии как-то стушевались. Мы смотрели тогда на все примитивно практически: отдав должное большому Русскому патриоту генералу Алексееву, мы спокойно видели наше руководство в достойных руках генерала Деникина, но... и замечали что-то неприятное для нас: это чрезмерное засорение города здоровым мужским элементом. В данном случае я был далек от какого-либо упрека им, но виденное уже нечто подобное в Ростове на Дону до первого похода как-то тревожно воспоминалось. Вообще, — путаный куста боится.
Похороны, черезчур переполненный город и положение на фронте привели меня в мрачное состояние, и я был рад отбытию в полк. Не успели мы доехать до полка в Ново-Екатериновке, как в Ставрополе узнали о новом постигшем нас горе: сбежавший перед нашим отъездом из сторожевки прапорщик Войцеховский оказался провокатором: он оценил отсутствие в полку первой боевой единицы и, зная местность, провел красных в тыл полку. Не упустил он из вида и то, что полк рано утром всегда выходил на занятия без патронов, а потому атака была приурочена как раз к этому моменту. Здесь был убит полковник Лисовский, смертельно ранен адъютант полка поручик Пожаров-Романов и больше ПЯТИСОТ Корниловцев, главным образом убитых. Потери — 514 человек.
Потери могли быть и большими, но Корниловцы все же лучше красных знали местность и инстинктивно, хотя и разрозненно, отскочили за гору, на окраине станицы, и там не только отбили красных, но контратакой выбросили их под обрыв, к Невинке. Роль предателя была раскрыта им самим: он имел маленький чемоданчик, оставленный им при переходе к красным в доме, где он стоял, и теперь пришел взять его. Хозяйка дома сразу его узнала и в ужасе ничего не могла ему сказать. Он же, взяв свое, тоже удалился молча. Среди ада братоубийственной войны предатель не смутился при виде стольких геройски павших Корниловцев и спокойно пошел подбирать свои тряпки! Не раз после этого я задавал себе вопрос: какое основание было для того, чтобы называть русский народ «народом-Богоносцем»? Недостойны были тогда русские этого...
Обстановка под Ставрополем все ухудшалась, армия Сорокина настойчиво пробивалась из окружения добровольцев. Корниловцы были переброшены в город Ставрополь, где погрузились в эшелоны и тронулись на станцию Торговую для проведения операции по очищению севера губернии от красных банд. Не успели мы разгрузиться в Торговой, как нас снова вызывают в Ставрополь, где под селением Татаркой Дроздовцы понесли большие потери. Обратно полк прибыл довольно быстро, стал в Ставрополе по старым квартирам и мог до утра отдохнуть. С утра началась какая-то непонятная игра нашим положением в резерве: будто бы по приказанию генерал-губернатора города Ставрополя наш полк должен был «дефилировать» по улицам для успокоения населения. Помню, что мы при известии об этом не мало чертыхались. Ирония судьбы: сотни Корниловцев в последний раз шли в рядах своего славного полка, даже восхищались его мощью, техникой и подтянутостью. Полк снова был хорошего состава: офицерская рота имени Генерала Корнилова имела 250 штыков, три солдатских батальона и десятка три пулеметов со своей артиллерией. На наше несчастие было даже жарко, хотя было 14 октября. Совершенно ненужная прогулка всех утомила, и в довершение всего полковник Индейкин получает приказ отбить наступление красных со стороны Татарки. 1-й батальон полка занял фронт левее полотна железной дороги, красные спускались от села густыми цепями. Как выяснилось после, это были матросы. Наша артиллерия открыла огонь, пулеметы поддержали, дошла очередь и до нас. Видно было, как полковник Индейкин с группой офицеров стоял на полотне железной дороги совершенно открыто. «Командир ищет смерти», — говорили тогда. Полк оставался на занятой позиции, приказания о переходе в атаку не было, вывели заключение, что будем только пассивно оборонять город. Ходили слухи, что Дроздовцы уже сильно пострадали, что красные подбили два наших бронеавтомобиля. Огневой бой разгорался. Позиция 1-й офицерской роты шла по ровному месту, убитых и раненых много. Хорошо видно, как матросы умело делают перебежки, местами поднимаются как бы для атаки, но сила нашего огня их косит. Здесь первая пуля пробивает мне ногу выше колена, нога онемела, но я остаюсь на месте, — фельдфебелю неудобно оставлять роту в такую минуту. Падает командир роты, — лихой капитан Пух, — у него раздроблена пятка. Через полчаса тяжело ранен его помощник, старый вояка — поручик Граков. Это ранение лишает его ноги. До этого, в Великую войну, на фронте против болгар он лишился глаза. В эмиграции, когда полк попал в Болгарию, он застрелился и был похоронен около селения Горно-Паничерево, за военными казармами, на кладбище военнопленных сербов.
Удар в правую мою ногу обнаружил второе, слепое ранение, и в сапоге уже хлюпает кровь. Приближается вечер. Вижу, что потери колоссальны и только наши пулеметы отбивают красных. Снова знакомый мне удар в кисть левой моей руки, и фонтан крови указывает, что это уже третье ранение, и нужно пока не поздно выходить из-под удара красных.
Почему-то близко оказались наши артиллеристы, и я при их содействии был погружен на повозку, переполненную такими же ранеными. Ехать пришлось через город, и было несколько неприятных минут, когда к нам приближались конные разъезды и мы не знали, чьи они. Погрузка раненых происходила где-то за городом. В дороге мы узнали, что красные заняли город на следующий день. В этом бою полк понес исключительно большие потери, — более 600 человек. О размере потерь Корниловского Ударного полка можно судить по 1-й офицерской роте имени Генерала Корнилова: из 250 штыков в братской могиле оказалось 70 человек. Раненые все были отправлены в гор. Ейск, где заполнили весь госпиталь. В Болгарии, в 1924 году, была получена из Ставрополя фотография нашей братской могилы, около которой сидела женщина в белом, с низко опущенной головой.
Нам, оторвавшимся от полка, картина рисовалась безотрадной. Инициатива явно переходила к противнику. Неясным оставался только вопрос, — что это: прорыв красных из нашего окружения или только сокращение своего тоже сильно разбросанного фронта с приближением своего тыла к Царицыну? Пока же, для выяснения создавшегося положения бесспорным оказалось, что успехи противника достаются ему дорогой ценой и что он тоже выдыхается. Его колоссальный перевес в силах на Ставропольском участке фронта был создан не по доброй его воле, а благодаря взятию нашими войсками 13 октября Армавира.
Остатки полка после оставления города Ставрополя заняли позицию у с. Пелагиада, немного севернее города. Через два дня большевики пытались прорвать наш фронт. Они повели наступление крупными силами. Высоты около этого села переходили из рук в руки, и хотя под конец они и остались за большевиками, но все-таки прорваться им через Корниловцев на этот раз не удалось, — Корниловский Ударный полк отошел на две версты и удержался со своими 25 пулеметами. Войска добровольцев и красных все время переходили поочередно в наступление.
22 октября добровольцы перешли по всему фронту в наступление. Корниловцам удалось выбить красных из Пелагиады и, взяв до тысячи пленных, подойти даже к подступам Ставрополя (потери полка — 67 человек), но...
31 октября красные сами перешли в наступление. Начало этого наступления обнаружил прапорщик Чернов, оно было театральным: из густого от мороза тумана перед ним точно встали видения пугачевских времен — одни всадники были в бурках и смушковых папахах, другие в церковных облачениях, из-под которых блестели шпоры, а один даже надел на голову митру. Пулеметы Чернова смели «видения», но за ними высыпали полчища красных. С гиканьем и криками они обрушились на Корниловцев. Пули взрывали землю, у прапорщика Чернова была переранена вся пулеметная прислуга. Он вынул замки из пулеметов, сунул их в карманы, взвалил на свои плечи тяжело раненного своего друга, подпоручика Стратоновича, и понес его вдогонку за своими уползавшими ранеными пулеметчиками. Он благополучно пересек небольшое поле с еще подергивающимися телами Корниловцев и наткнулся на своего командира полка полковника Индейкина. Он шел с опущенной головой, а следом за ним вел на поводу командирского коня его вестовой Санька, мальчуган лет двенадцати. До Чернова долетел плачущий голос Саньки: «Господин полковник, да садитесь же скорей на коня. Убьют ведь, смотрите, наших почти не видно...!» И действительно, реденькая цепь Корниловцев маячила вдали от командира. Чернов, еле переводя дух от своей тяжелой ноши, не успел сказать: «Господин полковник, опасно...», как Санька опять застонал: «Да я ж вам говорю, садитесь скорее, вон уже большевики на буграх...» Полковник Индейкин вскочил в седло, поднялся на стременах и во всю мочь закричал: «Корниловцы, не отступать!» Потом, круто повернув своего коня в сторону большевиков, успел еще крикнуть: «Корниловцы, впе...» и, как сноп, свалился с коня. Пуля сразила его прямо в лоб. Тело убитого командира полка, совершенное раздетое, было найдено через несколько дней, уже после того, как Ставрополь был взят добровольцами. Потери полка достигали 100 человек.
Странное впечатление производит смерть на войне. Дома, когда умирает близкий человек, сразу прерывается обычная жизнь, наступает тишина, благолепие, надгробное рыдание. Со смертью главы семьи родные, как спицы без втулки, теряют опору, разбредаются. А на войне — погибает командир, тот центр, от которого тянутся нити, часто более крепкие, чем кровные узы, и нет места ни унынию, ни горести, боевая жизнь полка ни на одно мгновение не замедляет хода, тем же темпом, уже с новым командиром, она несется дальше...
1 ноября командиром Корниловского Ударного полка был назначен старейший Корниловец — молодой капитан Скоблин.
(Лично от себя добавлю, что сам полковник Индейкин стал напрасной жертвой, переоценив свои командирские возможности. Хотя и говорят, что «привычка — великое дело», но и она срывается, когда перестает оперировать реальностями. После боя у Татарки и особенно при обороне Ставрополя в полку могло остаться три неполных роты и если полк отбивал противника, то только пулеметами и артиллерией. Ночь и туман лишают командира возможности использовать эту силу, и он должен был видеть, что почти несуществующую пехоту и перебитых пулеметчиков никакая сила не бросит в контратаку. Он, как выдающийся командир полка, с большим боевым опытом на этой должности, своей горячностью лишил Добровольческую Армию и свой Ударный полк блестящего и верного сына России. Вечная и славная ему память! Полковник Левитов).
Потери полка с 15 октября у с. Пелагиада и до 1 ноября — 285 человек.
Подобно полковнику Кутепову под Екатеринодаром, капитану Скоблину пришлось принять лишь остатки полка, всего 220 штыков. Через несколько дней и от этого осталось только 117 штыков.
Красная армия, выбитая из Ставрополя, всей своей массой двинулась на север и разорвала кольцо добровольцев, пробившись через фронт 2-й дивизии. После этих боев под Ставрополем Корниловский Ударный полк был отправлен в Екатеринодар на отдых и пополнение. Весь полк со всей своей хозяйственной частью свободно разместился в восьми вагонах.
От начала 2-го Кубанского похода и до отправки полка на пополнение в Екатеринодар полк понес потери в 2.693 человека убитыми и ранеными, потеряв в последних боях своего доблестного командира полка полковника Индейкина. Полк редко имел в своих рядах 1.200 человек и, если принять во внимание его большие потери, то можно смело сказать, что за 2-й Кубанский поход он ТРИ раза сменил свой состав. Главная сила полка, как и в первое время, была в пулеметах. Пополнялся же полк через свои вербовочные пункты главным образом пленными, от командования он и половины не имел. Для уменьшения потерь у нас многого не доставало, особенно бронеавтомобилей. Способ бить противника живой силой никогда не выгоден, а в те времена в особенности, так как техники все же больше было у красных. Выручала нас жертвенность добровольцев и сознательной части казачества. Крестьяне Ставропольской губернии, не в пример иногородним Кубани и Дона, относились к нам благожелательно, но реально помочь нам не могли, потому что мы заняли только часть их территории, да и та постоянно переходила из рук в руки.