Ноябрь 1918 года в Екатеринодаре
В городе Корниловцы расположились в здании городского училища и с места принялись приводить себя в порядок. Первые дни были отмечены радостными и печальными справками о своих родных и близких знакомых, служивших в нашем полку. Екатеринодар представлял собой тогда шумный военный лагерь, где элемент с деньгами позволял себе кутежи и неприятные для нас вольности. Сначала наше обмундирование не позволяло нам даже выходить в город, особенно на главные улицы, но потом мы принарядились и стали оценивать обстановку. Первый раз Корниловцы познакомились с этим городом в печальные дни 1-го похода с его окраин, второй раз — наша офицерская рота была здесь на похоронах генерала Алексеева и теперь остатки полка приехали пополниться и отдохнуть от своих ратных трудов. Ни первое знакомство, ни второе с третьим не радовали наше деловое сознание. С приездом многих выздоровевших от ран было решено подать генералу Деникину рапорт-письмо от оставшихся первопоходников с просьбой: для прекращения кричащего разгула среди покрывшего нас мрака гражданской войны просим назначить комендантом города помощника командира нашей офицерской роты поручика Гракова, еще не выздоровевшего от раны, полученной 14 октября, с обещанием сохранения должного чинопочитания ко всем военнослужащим. Ответ был отрицательным, хотя и с изложением причин отказа.
Мы понимали, что военным нужно время от времени встряхнуться, но это не должно было доходить до открытых кутежей воинских чинов, со стрельбой и чуть ли не рубкой на улицах. И как это ни печально, все эти явления, нарушавшие столь необходимую нам для ведения войны мирную жизнь рабочего населения, преподносились главным образом героями тыла или ловчилами с фронта. Радовало и поднимало настроение в полку возвращение Корниловцев из госпиталей и приток новых добровольцев.
Я — пишущий эти строки — прибыл в полк, залечив три свои раны, полученные в бою за Ставрополь 14 октября, из г. Ейска примерно дней за десять перед отбытием полка снова на фронт. Госпиталь в Ейске, как мне тогда казалось, был заполнен только Корниловцами. Несмотря на бодрость и молодость, все же страдания были велики. Бедному нашему командиру роты капитану Пух все время оперировали его разбитую пятку. Он почему-то просил доктора, чтобы я присутствовал при операциях и поэтому я видел, как он при даче ему хлороформа считал до пятидесяти, снова считал, задыхался и вообще все переносил очень болезненно. В то же время тот же хлороформ не позволял мне считать дальше пяти, после чего меня резали спокойно. Ежедневный вид этих страданий расстраивал психику и у выздоравливающих и это часто бывало причиной преждевременного выхода из госпиталя. Средства и состояние наших костюмов не располагали к выходам на прогулки или развлечения, а потому ехали в полк, помимо причин и побуждения чисто патриотического, еще и по причинам вышеизложенным.
С прибытием в полк я снова был назначен фельдфебелем 1-й офицерской имени Генерала Корнилова роты. В это время в полк прибыли два выдающихся офицера, полковник Камионко и полковник Гордеенко, Карп Павлович. Полковник Камионко был назначен командиром 1-го батальона, а полковник Гордеенко — командиром нашей офицерской роты. Полковник Камионко, офицер славного Апшеронского полка, представлял собой образец офицер, а четкость и сила его голоса были удостоены нами двустишием: «Кто кричит так громко? Это наш полковник Камионко». В Каменноугольном бассейне он был взят от нас на формирование своего родного Апшеронского полка и, по словам его однополчанина, ныне — нашего, полковника Рябинского, погиб со своим полком в боях где-то в горах Кавказа. Полковник же Гордеенко с должности командира роты получил наш 1-й батальон и потом был удостоен высокой чести быть командиром нашего прославленного в Великую войну, а потом и в гражданскую, 1-го Корниловского Ударного полка. Его знание строевого дела, родная Корниловскому сердцу лихость и простота в обращении создали ему прочное положение на новом и почетном для него месте служения нашей Родине.
С прибытием пополнения со всех концов Корниловцам был устроен парад 26 ноября. Парад принимал сам Командующий Добровольческой Армией генерал Деникин. После молебна на площади перед собором, при массовом стечении публики, генерал Деникин благодарил полк за его жертвенную боевую работу, которой мы лишний раз подчеркнули, что достойны памяти своего Вождя и Шефа полка Генерала Корнилова. Несмотря на то, что в тот момент полк состоял из только что влитого пополнения, генерал Деникин остался доволен видом полка, а полк в свою очередь прокричал ему чисто русское свое громкое «ура». Конечно, генерал Деникин, как старый и опытный военный, не увидел в наших рядах, хотя и стройных, былого лихого Корниловского духа, но сказал нам хорошее, воодушевляющее слово, вспоминая наше славное прошлое. Корниловцы это поняли, и настроение от этого у нас тогда сильно поднялось. Мы, первопоходники,—вспоминали гибель нашего Шефа полка вблизи этого города, когда была возможна и гибель Армии, но генерал Деникин твердой рукой спас нас и теперь ведет нас к победам, которые хотя и даются нам ценой великих жертв, но в этом виноват не он, а наследие февральской революции, подкрепленной октябрьской, а ему тогда мы выражали свои чувства словами стихотворения первопоходника капитана Ю. Рейнгардта:
Посвящается генералу ДЕНИКИНУ
Ю. Рейнгардт
Приезд в Екатеринодар от союзников английского генерала ПУЛЬ был большим событием. Почетный караул ему был выставлен от Корниловского Ударного полка. Настроение у всех было приподнятое, все тогда верили, что союзники нам окажут большую помощь. 6 декабря, в Войсковом собрании Кубанского войска Корниловцы в торжественной обстановке отпраздновали именины своего командира полка. Было много почетных гостей, англичане, министр иностранных дел Сазонов, именитые горожане. Говорили речи, полные веры в скорое возрождение России, с надеждой взирали на Корниловцев. В то же самое время эти самые Корниловцы — оплот и упование — сидели в громадной комнате напротив, через улицу, и спокойно взирали на это пиршество, закусив чем Бог послал из ротной кухни. Быть может, и мы попали бы на этот пир, не хуже же, на самом деле, были мы других, только что прибывших и теперь попавших туда, но мы сами уклонились, — многие из нас так и не 
смогли освежить свой заношенный костюм, а поражать своей бедностью джентльменов-англичан национальная гордость не позволяла. Зависти к пирующим у нас не было, так как мы знали, что было достойное представительство.
За несколько дней до Рождества, когда все уже готовились к празднику, был неожиданно получен приказ готовиться к погрузке. Проводы были торжественные: была Наталия Лавровна Корнилова с братом Юрием и много родных и знакомых. За время отдыха полк ходил на место смерти Генерала Корнилова и полковника Неженцева, где была отслужена панихида. И теперь многие из нас, отрываясь от этих мест навсегда, с гордостью вспоминали наше историческое и в то же время трагическое прошлое. В то время в этих местах, в обстановке полной безнадежности, волею Вождя — Генерала Корнилова — была принесена великая жертва во имя спасения самого бытия России, зажигался светоч борьбы. Светоч разгорелся, и это было нашей гордостью. Отъезжали эшелоны Корниловцев весело, пели «Корниловец удалой, ты люби свой полк родной и для славы его не жалей ничего.»
Состав полка был более 1.100 человек. Выгрузили Корниловцев в Ставрополе, а оттуда через несколько дней направили в село Петровское. По приказанию генерала Врангеля, тогда командира конного корпуса, Корниловский Ударный полк из села Петровское перешел в Малые Ягуры.
В Ставрополе были подсчитаны наличный состав и техническая часть, и оказалось, что полк насчитывает в своих рядах более тысячи человек. Не густо, но и это слава Богу. В Малых Ягурах полк поступил в распоряжение командира Корниловского Кубанского конного полка полковника Бабиева. Накануне красная кавалерия внезапным налетом пыталась овладеть Малыми Ягурами, и большевикам готовилось возмездие.
Вечером накануне Нового Года отряд полковника Бабиева растянулся по дороге на селение Каз-Чулак, занятое 9-м и 10-м советскими полками. Было приказано подойти к селению вплотную, окружить его пулеметами и по сигнальному выстрелу из гаубицы сразу открыть огонь из всех орудий и пулеметов. Подошли к селению. Шепотом пронеслась команда: «Стой!» Отдельными ротами с пулеметами селение было окружено. Быстро шло время напряженного ожидания. Хрустел снег под ногами, лаяли собаки. Вдруг блеснул сноп огня, рявкнула гаубица и, перебивая друг друга, загрохотали орудия и застрочили пулеметы. Через двадцать минут Каз-Чулак был взят. Светало. Около реки за селением столпились полураздетые люди. Одни стояли молча, другие метались и кричали истошным голосом. Некоторые бросались в воду, но их подхватывало течение и уносило под лед. На площади выстроили до 600 пленных. Их ряды обошел командир Корниловского Ударного полка и скомандовал: «Кто хочет служить России вместе с нами, три шага вперед!» На месте остались стоять пять комиссаров. Много красноармейцев попряталось в селении и на этой почве происходило много комических сцен. Так прапорщик Чернов пошел раздобывать фураж. В одной скирде он нашел закопавшихся в соломе трех мужчин. «Кто вы такие?» крикнул Чернов. «Ваше Бла... благородие... Мы за офицеров!» насилу заговорил один, лохматый, весь облепленный соломой. Чернов повел их к своему взводу. «Ваше Благородие, отпустите душу на покаяние, помилосердствуйте, не расстреливайте!» стонали пленные. Самый старший из них, лет около пятидесяти, вдруг протянул руку к Чернову и стал совать ему кошелек и царские пятирублевки-кредитки, приговаривая: «Ваше Благородие, яви Божескую милость, купи на эти деньги бубликов и пошли их моим детям на помин души по отцу... Адрес мой найдете в кошельке». «Да убери ты свои деньги — вскипел Чернов. — Никто и не собирается вас расстреливать. А ты, коли хочешь, ступай ко мне во взвод ездовым. Но служить будешь не мне, не офицерам, а России. Понял? России! Чтобы Россия по-прежнему была великой, православной»... Пленные перекрестились,
(Мои впечатления об этом: бедный русский простолюдин, сбитый с толку пропагандой большевиков, сулившей ему золотые горы, рубил в куски первого попавшего ему под руку, показавшегося ему «врагом народа», но когда мнимый «враг народа» сам стукнет ему по лбу, как это случилось с вышеуказанными тремя пленными, тут их мозги сразу проясняются, результатом чего на этот раз было пополнение для Корниловского полка в 600 человек. Подобного рода случаи мы увидим потом и при ликвидации движения Махно, когда во 2-й Корниловский Ударный полк было влито из ставропольцев и махновцев пополнение, которое верой и правдой служило России в наших Ударных полках. Полковник Левитов).
В тот же день отряд полковника Бабиева направился к селению Овощи. Оно было укреплено окопами с проволочными заграждениями. Красные, думая, что к ним идет подкрепление, закричали было «ура», но потом спохватились и открыли стрельбу. Стремительной атакой 3-го батальона под командой капитана Морозова красные были выбиты из окопов, Входили Корниловцы в село под звуки Егерского марша, выдуваемого при сильном морозе на Георгиевских трубах, захваченных с оркестром красных.
(В этих боях я КОМАНДОВАЛ временно офицерской ротой полка и был свидетелем блестящей работы тоже Корниловского, но конного, Кубанского полка под командой уже тогда прославленного полковника Бабиева, сына генерала Бабиева, впоследствии начальника Кубанской конной дивизии. Красные в этом бою имели в своих рядах какую-то унтер-офицерскую бригаду и дрались упорно, местами переходили в контратаки и снова возвращались в свои окопы. Поэтому офицерской роте было приказано ударом с нашего левого фланга помочь 3-му батальону. Передвигался тогда полк главным образом на подводах и потому движение по снежному полю Корниловского Ударного полка и Корниловского конного Кубанского представлялось внушительной силой. И вот на фоне этой картины 3-й наш батальон врывается в окопы красных, которые не думают уходить. Офицерская рота на виду у противника и под его обстрелом соскакивает с повозок, направляясь на усиление нашего левого фланга, а левее роты сотня за сотней несется змейками конный полк полковника Бабиева, маскируясь легкими складками местности. Я был в восторге от согласованности удара конницы с пехотой и вообще от красоты этой живой картины. Удар во фланг и тыл противника был настолько молниеносным, что кончился полным разгромом красных. Сотни кубанцев, как стаи волков, выскакивали в тыл и рубили красных. В этом же бою я был свидетелем неоднократно виденного мною явления, которое у нас называется «судьбой». Когда офицерская рота оставила свои повозки и рассыпалась в цепь, ко мне подходит бледный прапорщик и просит разрешения остаться на повозке. По его лицу было видно, что с ним происходит что-то исключительное, и я дал согласие. Не успел он занести ногу на повозку, как я слышу легкий стон и вижу, как он сползает вниз и падает. Я не мог отставать в такой момент от роты и должен был быть на своем месте, а потому только по окончании боя узнал, что предназначенная ему пуля и здесь нашла его, что он и ПРЕДЧУВСТВОВАЛ. Вечная ему память. Полковник Левитов).
Два следующих дня отряд полковника Бабиева отбивал атаки красных на село Овощи, а 4 января 1919 года было получено приказание полку спешно выступить на присоединение к 1-й пехотной дивизии генерала Казановича. Большими переходами по 30-35 верст, в трескучие морозы, 7 января Корниловцы соединились с 1-й дивизией на хуторе Марвинском, откуда все двинулись на Минеральные Воды.
Сопротивление Северо-Кавказской красной армии было сломлено. Красноармейцы распылились. На своей русской земле, не смея заходить в станицы, они шли по железнодорожным путям и тысячами гибли от холода, голода и тифа. Так бесславно гибли те, которые еще так недавно громили турецкую армию и штурмом брали Эрзерум.