Наступление на город ЕКАТЕРИНОДАР
С занятием Георгие-Афипской Добровольческая Армия вышла юго-западнее Екатеринодара на линию железной дороги Новороссийск-Екатеринодар. 2-я бригада генерала Богаевского должна была перейти в аул Панахес, ожидание обоза отняло много времени, и Корниловцы выступили только после обеда. Сначала шли вдоль железной дороги, но потом пришлось свернуть в сторону, так как дальнейшему движению мешал своим огнем бронепоезд, с которым завязалась перестрелка. Дальше двинулись уже ночью, без дорог. Какой это был ужасный путь! Широко разливаясь по плавням, река Кубань затопила свой левый берег на много верст, и нам пришлось почти все время идти по воде, сбиваясь с дороги, попадая в ямы и канавы. Кругом, в нескольких местах горели брошенные хутора, подожженные черкесами, шедшими впереди нас, и это еще больше увеличивало ужас этой мрачной ночи. Мы прошли чуть больше десяти верст, отдохнули немного в ауле Панахес и рано утром 26 марта повернули на станицу Елизаветинскую. Стало ясно, что атака Екатеринодара будет оттуда. Впереди Корниловцев шла конная бригада генерала Эрдели, которая неожиданным налетом захватила там переправу. В 9 часов из аула Попасли две роты Корниловского Ударного полка под командой капитана Миляшкевича были отправлены к переправе с целью охраны ее для нас. В 14 часов полк тронулся и в 18 часов стал переправляться через реку Кубань на пароме, вмешавшем четыре повозки и до 50 человек. Другой, поменьше, и несколько лодок поступили в распоряжение других.
Казаки хотя и встретили нас колокольным звоном, особенно рады нам не были: с нашим приходом они должны были нарушить весь уклад своей жизни. Быть может, большевики и не ожидали нас с этого направления, но с 20 часов началась уже перестрелка с нашим сторожевым охранением. Станица и переправа обстреливались артиллерийским огнем. Полк ожидал наступления на восточной окраине станицы, но с наступлением ночи расположился в самой станице. Вся ночь прошла в перестрелке. Работа на переправе кипела, без остановки переправлялся боевой обоз.
1-я бригада генерала Маркова осталась сзади для прикрытия главным образом походного лазарета и обоза.
27 марта 1918 г. В 5 часов противник перешел в наступление. Весь полк на позиции сдерживает его, ожидая подхода Партизанского полка. С подходом Партизан полк переходит в наступление, бригада обращает противника в паническое бегство вплоть до окраины города. По соображениям общего порядка атака на центр города была отложена, и бригада отошла в станицу, выставив сторожевое охранение от Партизанского полка. Станица была забита нашими обозами и казаками, прибывшими из соседних станиц. Наш полк пришел в станицу в 20 часов и разместился по квартирам. Здесь полк получил пополнение — 300 казаков под командой есаула Кисель.
28 марта с утра в полку произведена реорганизация, — он был сведен в два батальона. На 1-й батальон назначен полковник Индейкин (полковник Булюбаш был ранен за Филипповскими хуторами), на 2-й — есаул Кисель. В 14 часов получено приказание спешно двигаться на левый фланг Партизанского полка, которого сильно теснит противник. Корниловцы вышли на окраину станицы с оркестром и с развернутым Знаменем. Генерал Корнилов сам направил полк для наступления, и здесь большинство из нас в последний раз видели нашего Вождя и Шефа полка. Под звуки оркестра полк развернулся в боевой порядок, стремительно перешел в контратаку и стал теснить противника. Красные дрогнули и на всем фронте обратились в бегство. Тысячные толпы бежали от наших частей. Сопротивление оказывала лишь артиллерия противника, которой было очень много. К 20 часам полк достиг основных укреплений перед самым городом, но опять было получено приказание в город не врываться. Здесь полк понес большие потери. Части остались на занятых позициях. Ночь прошла в оживленной перестрелке. В числе раненых оказались командиры батальонов, полковник Индейкин и есаул Кисель.
Здесь я освещу немного подробней обстановку на участке 1-ой офицерской роты, куда я попал с остатками 3-ей офицерской роты. Когда наше наступление остановилось перед укреплениями красных на окраине города, участок роты имел направление на Черноморский вокзал и был левофланговым. Около вокзала расположились несколько бронепоездов противника, и они косили нас во фланг. Красные из своих окопов, с расстояния в 500 шагов тоже поливали нас ружейным и пулеметным огнем, мы же лежали в случайных окопчиках, предназначенных, по-видимому, для сторожевого охранения, а потому мало укрывавших нас от огня. Всем стало ясно, что если мы не выбьем красных, то нам придет нормальный и скорый конец. Приказ не врываться в город еще не был нами получен, и временно командующий ротой отдает приказание атаковать. Лихо все вскочили, не отставали от нас и казаки пополнения, и понеслись. Правда, чудеса бывают, но не всегда: бронепоезда от Черноморского вокзала не только мешали нас с землей, но и воодушевляли этим красноармейцев, видевших и без этого нашу малочисленность. Все же мы, как камешки на решете веялки, катились вперед, оставляя позади себя павших, но не достигнув цели на каких-нибудь 150 шагов, пали и мы. Вижу, как красные пачками выскакивают из окопов и бегут добивать наших. Я ранен в левую ногу осколком, осколком или пулей «гра», рана — ладонью не прикрыть, и вся нога парализована. Первая мысль — стреляться... Левая рука у меня с мая 1915 года не действует от ранения в плечо, а потому я все делаю правой: снимаю штык, тянусь к спуску, пуля сбивает только мою папаху. Лежащий рядом со мной казак ругает меня и обращает мое внимание на огонь наших пулеметов, который загнал всех красных в окопы, и раненые стали, отстреливаясь, отползать в наше исходное положение. Командир нашей роты тяжело ранен в живот, но легко раненные и его дотянули до окопчика. Если не ошибаюсь, — это был поручик Фабер, которого все же оставили в школе станицы Елизаветинской как тяжело раненного. По одной версии, его спасла местная учительница, а я слышал, будто бы спасла его организация Савинкова.
Стали наступать сумерки, артиллерийский огонь затих, и нас подобрали. Перевязочный пункт в Елизаветинской еще усилил наше представление о потерях за этот день. От когда-то славного, чисто офицерского батальона 4-ротного состава к Екатеринодару оставалась одна только рота и то с влитым пополнением из казаков, а сегодня и она пала на поле брани, сохранив лишь малый кадр для новых добровольцев. Кое-чем перевязали нам раны и троих на повозке отправили в дом какого-то казака. Болела рана, щемило сердце, а сознание твердило: не выдержим...
29 марта. Корниловский Ударный полк истекал кровью, напрягая последние силы. Привожу описание этого дня командиром нашей 2-й бригады генералом Богаевским:
«С утра 29 марта шла непрерывная перестрелка. Большевики прочно заняли окраины Екатеринодара, вырыли окопы и засели в них. По сведениям, полученным нами впоследствии, красных было в это время до 28 тысяч человек с 2-3 бронепоездами, 25 орудиями и громадными запасами патронов, ружейных и артиллерийских. И против таких сил мы имели около 4 тысяч бойцов и едва одну тысячу снарядов! Но все же большевики сознавались после, что четыре дня боя под Екатеринодаром стоили им более 10 тысяч убитыми и ранеными.
После полудня 29 марта подтянулись и все части бригады генерала Маркова. Обоз с небольшим прикрытием был оставлен в станице Елизаветинской. Корнилов решил в 5 часов повторить атаку на Екатеринодар всем фронтом. Она удалась только на правом фланге. Марков после упорного боя овладел артиллерийскими казармами и начал закрепляться там, а на левом фланге (Корниловцы) мы понесли тяжкие потери и отошли на свои позиции. Во время атаки доблестно погиб командир Корниловского Ударного полка Генерального штаба полковник Неженцев, Митрофан Осипович.
Худощавый, небольшого роста, в пенсне на близоруких глазах, это был человек железной воли и мужества, не знавший страха. Генерал Корнилов очень любил его. В роковой день полковник Неженцев все время находился на холме, почти на линии своих цепей, под страшным огнем красных. Резерва у него уже не было. Узнав о взятии генералом Марковым артиллерийских казарм, он отдал полку приказ атаковать. Цепи поднялись и снова залегли (были почти одни вновь прибывшие кубанцы), не будучи в силах преодолеть ураганный огонь противника. Тогда Неженцев сам бросился к ним, поднял их и повел в атаку, но, раненный в голову, упал, поднялся, сделал еще несколько шагов и был убит второй пулей. Цепи снова залегли. Тело командира полка с трудом перетащили на холм, откуда он шел перед смертью. В этот вечер я осматривал позицию своей бригады. Выехав с фермы засветло, я не мог доехать до полков. Большевики открыли бешеный огонь, пришлось спешиться и выждать темноты.
Ощупью, ориентируясь по стонам раненых, добрался я до холмика с громким названием: «штаб Корниловского Ударного полка», почти на линии окопов. Крошечный «форт» с отважным гарнизоном, где только трое были живы, остальные бойцы лежали мертвыми.
Один из живых, временно командующий полком, измученный почти до потери сознания, спокойно отрапортовал мне о смерти командира полка полковника Неженцева. Он лежал тут же, такой же стройный и тонкий, на груди черкески тускло сверкал Георгиевский крест. От позиции большевиков было несколько десятков шагов. Они заметили наше движение, и пули роем засвистали над нами, впиваясь в тела убитых. Лежа рядом с павшим командиром, я слушал свист пуль и тихий доклад его заместителя о боевом дне».
Какие большие потери понесли в этот день Корниловцы, видно из рассказа сестры милосердия В. С. Васильевой-Левитовой. В наступившей темноте доктор Крошечкин и она с сестрой Таней, отправив очередной обоз с ранеными, пошли на хорошо им знакомые позиции полка. Раненые оказались настолько разбросанными в сторону красных, что они, подойдя к группе каких-то солдат, сразу узнали в них красноармейцев, которые тоже взяли их под подозрение и со штыками наперевес окружили их. Доктор стал уверять их, что они из их санитарного отряда, а сам, подмигнув сестрам, выхватил из кармана револьвер и, отстреливаясь, они бросились бежать. Ночь спасла их, но доктору Крошечкину красные все же раздробили пулей предплечье. По возвращении из похода он скончался от этой раны в Новочеркасске. Две же сестры, не найдя никого на позициях, пошли на молочную ферму, где был штаб Армии, и им удалось сообщить о положении полка Генералу Корнилову, которого они видели тоже в последний раз.
«К ночи с 29-го на 30-ое, — продолжает генерал Богаевский, — наше положение было таким: генерал Марков занимал артиллерийские казармы и укреплялся там под сильным огнем противника; моя бригада (фактически один Корниловский Ударный полк, сильно потрепанный) оставалась на прежних позициях, подавленная большими потерями и смертью командира полка. Партизанский полк, разбросанный в разных местах, был не в лучшем состоянии. Конница генерала Эрдели отходила к садам. К большевикам, видимо, подошли подкрепления. Их огонь не ослабевал. Утром привезли на ферму тело полковника Неженцева. Генерал Корнилов вошел к нему, долго, в тяжелом раздумье смотрел на него, перекрестил и поцеловал, как погибшего родного сына... Смерть эта сильно поразила его. Нередко в этот день, среди разговора, он говорил собеседнику: «Неженцев убит... Какая потеря!..» На другой день он сам отошел в лучший мир...»
30 марта. Командиром Корниловского Ударного полка был назначен лейб-гвардии Преображенского полка полковник Кутепов, Александр Павлович, последний командир лейб-гвардии Преображенского полка, принявший наш полк в 65 штыков. Генерал Корнилов приказал влить в полк 350 казаков Новомышастовской станицы под командой полковника Шкуратова.
Штурм Екатеринодара был предрешен Генералом Корниловым, который считал, что другого выхода не было. Все старшие начальники заявили, что рассчитывать на успех невозможно. Один только Генерал Алексеев был согласен с Генералом Корниловым и лишь просил отложить штурм на сутки, чтобы дать добровольцам хотя бы и сомнительный отдых. Генерал Корнилов согласился на это, и штурм был назначен на 1 апреля.