Начало советского наступления в октябре 1919
Красное командование к этому времени, сосредоточив ударные группы, отдало приказ о переходе в общее наступление на фронте против войск Юга России.
Во главе ударной армии на стыке Донской и Добровольческой армий красные двинули конницу Буденного, а на левый фланг Добровольческой армии повели наступление части ударной группы войск «товарища» Уборевича. Там, на левом фланге бился бессменно и славный Первый Дроздовский стрелковый полк, а также в боях участвовал и 2-й Конный Дроздовский полк, который при конечном отступлении, с другими частями Добровольческой армии отступил в Польшу. (Схема № 12.)
На северном участке Добровольческой армии красные сосредоточили также ударную группу. В ее состав вошли части, которые состояли из латышских и китайских полков. Эта советская ударная группа получила задание занять Кромы и Малоархангельск, находящийся в верстах 50-ти южнее Орла, чтобы отрезать всю нашу Орловскую группу. Красные сосредоточили в этом районе до 10 000 пехоты, около 1200 сабель при 17 орудиях и около 400 пулеметов. Чтобы парировать их удар и ликвидировать ударную группу красных в этом районе, командование Вооруженных Сил Юга России имело следующие силы: из города Дмитровска во фланг красным был отправлен отряд полковника Туркула в составе 800 штыков при 6-ти орудиях, в районе Кром находился батальон марковцев, а из Орла в тыл красных должны были наступать два полка Корниловцев. Самурцам же было приказано, во что бы то ни стало удержаться на линии Кошелево—Бычки. Позже на усиление войск в этот район фронта прибыли: 3-й Дроздовский стрелковый полк под командой полковника Манштейна и части 5-го Конного корпуса.
Во исполнение полученного приказа, полковник Туркул со своим отрядом, прорвав фронт красных в районе севернее Дмитровска, уже находился в это время в тылу красных. Описание марша отряда полковника Туркула по тылам красных мы находим в книге «Дроздовцы в огне»:
«Пять дней и ночей, тесно сомкнувшись, без всякой связи со своими, мы шли, охваченные большевиками со всех сторон. Мы несли раненых с собой и пополняли патроны и снаряды только тем, что брали с боя. Тогда мы вовсе не думали, что нашему маршу по тылам суждено было задержать весь советский натиск. Красное командование уже переходило в общее наступление двумя ударными армиями: конница Буденного пошла на стык Донской и Добровольческой армий, а на левый фланг Добровольческой армии двинулись войска товарища Уборевича. Там, на левом фланге бился бессменно славный Первый Дроздовский полк. Только по советской «Истории гражданской войны», я узнал, что Дроздовский марш по тылам остановил тогда советское наступление.
На четвертый день марша, как раз у села, где я должен был загнуть левым плечом и через Чёртовы Ямы идти обратно на Дмитровск, мы столкнулись с латышской дивизией. Часов в десять утра, когда в голове шла Первая рота, слева в поле показались цепи противника. Рота повернула налево и пошла в атаку, подымая быструю пыль. Сильный огонь. Красные поднялись в контратаку. Наша артиллерия выкатила пушки так близко, что била с наименьшего прицела, почти в упор. Снаряды летели над самими головами. Красные дрогнули, откатились. Стали приводить пленных. Они были из только что подошедшей латышской дивизии. Мы подобрали убитых, раненых и лесом пошли к Чёртовым Ямам.
В лесу шли мы так тихо, что слышали щебет птиц. От Чёртовых Ям доносился гул боя. Там уже могли быть Самурцы. Внезапно, на опушке, замелькали серые солдатские шинели. Я рассыпал головную роту в цепь, и началась, обычная в гражданскую войну, перекличка: «Какого полка?» — «А вы какого?»
Я приказал приготовиться к огню, а капитан четвертой роты Иванов крикнул во весь голос:
— Здесь Первый Офицерский генерала Дроздовского стрелковый полк.
За опушкой серые шинели мгновенно рассыпались в цепь. Огонь. Мы ответили. Лес загудел. Над вершинами деревьев понеслись птицы.
Атакой мы взяли пленных, опять латышской дивизии. Две нечаянные встречи сильно потрепали ударные части советского наступления.
Бой промчался, и лес снова сомкнулся над нами. Все так же играет роса на влажном вереске, и щебечут птицы.
К Чёртовым Ямам мы подошли с высокого обрыва. Село, с его разбросанными хатами, лежало под нами в овраге. Кое-где курился дым. Вилась по дну оврага песчаная дорога. Там тянулась конница. Без бинокля можно было узнать красных. За оврагом, на холмах гудел бой. Дым бежал столбами. Очевидно, Самурцы наступали оттуда на Чёртовы Ямы. В боевом порядке, без выстрела, в полном молчании, мы стали пробираться в овраг по кустарникам. Красные нас не видели. Шорох песка под ногами, треск валежника, частое дыхание. Все таились, ожидая команды. Казалось, и кони, сползающие в овраг на корячках, чуяли немое напряжение. Мне вдруг показалось, что так уже было когда-то, в иной жизни, древней, как мы крались в овраг, затаивши дыхание.
С коротким «ура», кинулись в атаку. Красные обомлели. Мы, действительно, грянули молнией. Мгновенно все было наше. Одним ударом мы взяли Чёртовы Ямы. Тут же в овраге, остановились, а Самурцы так и не подошли к нам. С холмов они почему-то вернулись на свои позиции.
Утром из Чёртовых Ям мы повернули назад, на Дмитровск. Замкнули петлю. Верстах в десяти от города нас встретили разъезды конницы генерала Барбовича. С бригадой генерала Барбовича мы заночевали в селе, отославши раненых в Дмитровск. После обильного обеда, все, кроме охранения, полегли мертвым сном. Вечер, как бы оберегая наш сон, выдался необыкновенно тихий.
А с утра загоготали пулеметы. Разъезды Барбовича донесли, что на нас наступает красная конница и пехота. Четвертая рота, бывшая в охранении, встретила их залпом. Отряд сосредоточился на окраине села. Я со штабом поскакал в четвертую роту. Под ее контратакой редкие цепи красных стали отходить. Я заметил, как на правом фланге от нашего взвода послали дозор из трех человек. Уже вся рота подтянулась у леса к холмам, когда с воем из-за холмов вынеслись лавы красной конницы. Это было так внезапно, что рота не сомкнулась, только сгрудились взводы и били по коннице залпами. Пулеметы открыли огонь через наши головы, а артиллерия гремела беглыми очередями.
Я вижу и теперь темное поле, у леса, где теснятся наши взводы, сверкающие огнем залпов, и мечутся всадники. Слышу и теперь смутный вопль их и наш.
Случайно я заметил, как на правом фланге те трое дозорных не успели прибежать к взводу и упали в траву. Над ними неслись красные всадники.
«Пропали, — подумал я о троих. — Все порублены».
Под нашим огнем конница с визгом шарахнулась назад. Мы гнали ее беглыми очередями. Четвертая рота атакой заняла холмы у леса. Я с конвоем поскакал к прогалине, где упал дозор.
Из затоптанной, в клочьях конского мыла, травы, внезапно поднялись трое солдат, серых от пыли, в поту, один в лопнувшей на плече гимнастерке, грудь в крови, лица дочерна закиданы из-под копыт землей.
— Смирно! — скомандовал своим старший дозорный.
— Братцы, да как же вы живы? — невольно вырвалось у меня и я от души поздоровался с ними: — Здорово орлы!
Трое стояли передо мной во фронт. Теперь я увидел, что вокруг них грудами лежат в траве павшие лошади. Закостеневшие ноги всадников в зашпоренных сапогах торчат из стремян. Трава в черных бляхах крови. До десяти убитых было вокруг дозора на прогалине, где бесилась конная атака.
Трое дышали сильно. Пот смывал с их лиц грязь и кровь. Они же уже улыбались мне во все свои белые солдатские зубы. Все были фронтовые солдаты, из пленных.
Когда подскакала конница, они кинулись в траву. Старший дозорный приказал лечь звездою, ноги вместе, и открыть огонь во все стороны. Все, что скакало над ними, было или убито, или переранено. Потому-то во время боя многие заметили, как красная конница на прогалине обскакивала вправо и влево какое-то невидимое препятствие.
Я поблагодарил их за лихое дело, за изумительную удаль, а потом спросил:
— А страшно не было?
Орлы, утирая руки рукавами и явно красуясь перед конвоем, заговорили все вместе:
— Да разве упомнишь, когда над головами копыта коней сигают... А только, господин полковник, хорошую пехоту ни одна кавалерия, ни в жисть не возьмет...
Мои конвойцы сошли с коней, удивлялись, качали головами: кавалерия прониклась, как говорится, уважением к пехоте.
— Что за чёрт, — говорили между собой конвойцы. — Пехота что делает: трое, а сколько народу накрошили.
Наши отдельные люди, взводы, роты, попадая в беду, всегда были уверены, что полк их не оставит, вызволит обязательно. Верил в свой Дроздовский полк и этот дозор из трех бывших красноармейцев.
Вера в полк творила великие дела в гражданскую войну. Потому-то Дроздовский Первый полк не был ни разу рублен красной конницей.
Генерал Барбович остался в селе, а я пошел на соединение с полком, снова на станцию Комаричи. Поздней ночью, 11-го октября 1919-го года, мы пришли на станцию Комаричи. Уже бывали заморозки. Тонкий лед затягивал лужи. В Комаричах ждала меня телеграмма: я назначался командиром Первого Дроздовского полка, разбросанного здесь поротно, на большом фронте. Роты начали терять чувство единой силы полка, а батальоны, не ходившие со мною по тылам, были утомлены тяжелыми боями. Я заметил у всех усталость, подавленное настроение. Тогда я решил собрать полк в единый щит, чтобы люди почувствовали снова его боевую силу. Ночью я приказал оставить Комаричи и всем полком сосредоточиться в селе Упорной.
Полк собрался. На следующее утро я повел его атакой на станцию, уже занятую красными. В голове шел Второй батальон, в первых цепях пятая и шестая роты, под командой поручиков Давидовича и Дауэ. Я со штабом шел с головным батальоном.
Атака была изумительная. Под сильным огнем во весь рост, с ротными командирами впереди, мы бурно ворвались в Комаричи. Конный дивизион и Архангелогородцы погнали красных. Мы взяли несколько сот пленных. Сильней других у нас пострадал штаб: ранен в грудь навылет начальник службы связи капитан Сосновский и начальник пеших разведчиков.
Победный удар ободрил всех. Все глотнули силы полка, все почувствовали его единую боевую силу.
В Комаричах мы стояли несколько дней спокойно. В тихом воздухе уже кружились упавшие от заморозков листья, и не таял на лужах лед. Подходила зима.