Начало отхода Дроздовской дивизии
Красноармеец, взятый в плен командой пеших разведчиков, сказал, что на нас готовят большое наступление, что начальник красной дивизии обещал, в виде подарка реввоенсовету к годовщине «октября», взять у белогвардейцев Комаричи.
В утро этой годовщины берега Сейма потемнели от большевистских цепей. В тумане, над густыми пехотными цепями, рощами метались красные флаги. Доносился интернационал.
Первый батальон с артиллерией и пулеметной командой развернулся боевым строем на окраине Комаричей. Темные цепи с красными флагами быстро шли на нас. Мы не открывали огня. Гробовая тишина стала их смущать. Пение смолкло. Они стали топтаться на месте. Их застрашило наше безмолвие, совершенное молчание без выстрелов.
Цепи большевиков выслали к нам разведку. Мы подпустили ее до отказа и открыли огонь, ураганный, из всех наших пушек и сорока пулеметов. Первый батальон, под командой Петерса, пошел в атаку. Тут начался, прямо сказать, отчаянный «драп» большевиков. От нас кинулись врассыпную, задирая на плечи полы шинелей. Архангелогородцы и конные разведчики гнались далеко. В повальном бегстве красные взяли такой разгон, что бросили те позиции, которые занимали до своего наступления с интернационалом. Мы в тот день подобрали груды брошенных красных флагов. Потери у нас: один легко раненый и тот остался в строю.
Но, все равно, наша судьба уже дрогнула в те дни.
Части 5-го Кавалерийского корпуса оставили Севск, а красные повели оттуда наступление через Пробожье Поле на Дмитриев, глубоко нам в тыл. Мы отошли до Дмитриева, где разместились по старым квартирам. Хозяева стали угрюмы, замкнуты, уже не верили в прочную нашу стоянку.
Отдохнув день в Дмитриеве, с бригадой конницы генерала Оленина, повели наступление на Севск. Все теперь шло у нас обрывами. Мы брали то, что сами же оставляли. Наша боевая судьба клонилась к отходу. Упорно и безнадежно мы только метались в треугольнике Комаричи—Севск—Дмитриев, описывая петли, широкие восьмерки, возвращаясь туда, откуда уходили. Москва уже померкла для нас. Темная Россия с темным пространством гнала полчища большевиков. В глубине души у многих рождалось чувство обреченности.
Мы снова шли к Севску по звонкой дороге, захваченной заморозками. В воздухе реял снег. В полк, когда он выступал, приехал из отпуска поручик Петр Трошин, товарищ моего детства, добрый малый, легкая душа. Он воевал у меня в полку, получил должность взводного офицера, потом отпросился в отпуск. Я дал ему на месяц, а он проболтался по тылам целых три, в надежде, что я, по дружбе, посмотрю «сквозь пальцы». Петр был кругом виноват. В наказание я встретил его ледяным безразличием и перевел его в офицерскую роту рядовым. Через два дня в бою, рядовой Трошин был смертельно ранен в живот. Я подскакал к нему, прыгнул с седла.
— Задело, сильно, голубчик?
Я не мог простить себе ледяной встречи, устроенной ему. Теперь я придерживал его голову. По его лицу уже разлилась предсмертная бледность.
— Это меня Бог наказал, — шептал он, — зачем в отпуску болтался, когда вы стояли в огне... Прости... Напиши родным, что умер честно, в бою.....
Не наказанием была его смерть, а избранием за Россию, святыню, правду, за человека в России...
Мы гнали тогда красных до Пробожьего Поля и к обеду на другой день заняли Севск. Севск все время переходил из рук в руки. Красные каждый раз вымещали на горожанах неудачи. Город стал глухим кладбищем. Проклятая гражданская война.
Подошли разъезды 5-го Кавалерийского корпуса, а Дроздовцы с бригадой генерала Оленича выступили на станцию Комаричи, где уже стояли тылы красных. Петли, мертвые петли, все то же метание по треугольнику Дмитриев—Комаричи—Севск. На вторые сутки марша, глубокой ночью, мы прорвали фронт красных, и пошли по их тылам. На наш второй полк у моста, под селом Литижь, как раз наступали красные. Мы вышли им в тыл. Артиллерия второго полка приняла нас за большевиков и открыла по колонне огонь. Только потому, наверно, что никто в колонне под огнем не разбежался, артиллеристы поняли, что бьют по Дроздам. Огонь был прекращен. Атакой с тыла, мы захватили все пушки большевиков и в который, уже раз снова взяли Комаричи. Там мы точно легли, замерли.
Наши люди были плохо одеты и терпели от ранних холодов. Уже ходили метели с мокрым снегом. Был самый конец октября 1919-го года. В таком оцепенении прошло дня три. Мы точно ждали чего-то в Комаричах. Как будто мы ждали, куда шатнет темную Россию с ее ветрами и гулкими вьюгами.
Движение исторического маятника, если так можно сказать, в те дни еще колебалось. Маятник дрожал туда-сюда, то к нам, то к ним. В конце октября маятник ушел от нас, качнулся против. В холодный тихий день, а такие дни русской зимы бывают, когда серый туман стоит и не колышется, серое небо и серая земля кажутся опустошенными, замерзшими навсегда, мы узнали, что Севск снова в руках красных и что они большими силами наступают на Дмитриев.
Курск был нами оставлен и на курском направлении, правее нас, разгорались упорные бои. Только что сформированный Манштейном Третий Дроздовский стрелковый полк занял позиции на правом фланге дивизии в соседстве с Корниловцами. В первом же бою полк был разгромлен. Красные наступали огромными силами. Молодым Дроздовцам не дали оглядеться в огне. Залитые кровью остатки полка свели в шесть рот. Третий Дроздовский и Самурцы отходили, упорно сопротивляясь, под напором красных. В день отхода красные повели на Комаричи сильную атаку. В памяти о том дне у меня смешался навсегда гул студеного ветра с гулом боя. Контратакой Первый полк задержал красных, а ночью мы отступили. Все побелело. Ударил мороз. С этого момента наш отход и начался».
На короткое время расстанемся с Первым Дроздовским полком и вернемся назад, чтобы узнать, что же вообще происходило на других участках фронта.