Бой адъютантов
Перед рассветом на 31 июля 1-й Дроздовский полк двинулся на колонию Гейдельберг, а 3-й полк — на Андребург. Генерал Манштейн со своим полком сразу же занял Андребург и Гринталь, после короткого боя, но с 1-м полком вышла совсем неожиданная и со многими жертвами история. Об этом, вернее о бое под Гейдельбергом, подробно написано в книге генерала Туркула «Дроздовцы в огне».
«Гейдельберг старинный город в Германии, кабачки, песни, дуэли, бурши в романтических плащах... Но Гейдельберг в Таврии — тихая немецкая колония верстах в трех севернее Монталя в лощине. (Схема № 6.)
На Гейдельберг, занятый красными, наступал 31 июля третий батальон 1-го полка под командой полковника Бикса. Доблестный полковник Бикс атаковал красных еще в потемках и вышиб их из колонии. Третья офицерская рота, пулеметчики, команда пеших разведчиков вышли севернее колонии на холмы. В этот момент красные ударили в контратаку. Они навалились на третий батальон и он начал отходить. Уже посветлело. В бинокль я заметил, что отступают одни наши белые околыши. Цепь за цепью, цепей восемь. Со мной команда пеших разведчиков, пулеметчики, офицерская рота. Отступать на нас, стало быть, может только один батальон Бикса, а надвигаются целые полчища в белых околышах.
Что за чертовщина?
Я подозвал командира пулеметной роты капитана Павла Михайловича Трофимова, блестящего офицера, великого молчальника. Павел Михайлович отдал под козырек и с совершенным хладнокровием пошел к пулеметам. Пристрелка. Снова молчание. Вдруг заскрежетали все двадцать четыре пулемета. Я вижу, с третьей цепи, наши стали косить белые околыши.
— Господи, но там наши, — промолвил за мною кто-то из адъютантов.
Подскакал полковник Бикс.
— Ваше превосходительство, вы стреляете по своим. Это мой батальон.
— Сколько у вас штыков?
— Пятьсот.
— Возьмите бинокль и смотрите. Сколько там наступает?
— Что такое?!...Там несколько тысяч.
— Ваших?
— Нет.
— Конечно нет. Наших только первые три цепи, а за ними красные. Они надели фуражки с белыми околышами. Военная хитрость, вернее подлость.
Мы стоим на холме. Красные спускаются в долину Гейдельберга. Видны их цепи, сметаемые пулеметным огнем. Третьему батальону полковника Бикса я приказал отходить на меня. Первый и Второй батальоны, отступающие за третьим, ошиблись дорогой и вышли не на правую окраину Гейдельберга, где я сосредотачивал силы, а на левую. К ним поскакали ординарцы. Я приказал обоим батальонам идти беговым шагом ко мне. Нам надо было сойтись до того, как в Гейдельберг войдут красные, иначе нас раскромсают по кускам. Наша артиллерия, ставшая на позиции ночью, оказалась теперь открытой для большевиков. Большевики покрывали батареи таким огнем, что нельзя было подать передки, чтобы сняться с места. Так мы могли потерять все наши пушки. Большинство чинов штаба переранено, другие разосланы. Я приказываю команде пеших разведчиков прислать отделение для связи. Под отчаянным пулеметным и ружейным огнем, команда храбрецов, печатая шаг, подходит. С ними храбрый капитан Байтадоров, коренастый, суровый. Отдавши ногу, звякнули ружья, замерли. Веет огонь.
— Господа, — мой голос осекается, — Первый и второй батальоны еще не подошли. Третий отступает. Мы одни. Наша артиллерия на открытой позиции. При отходе мы вынуждены оставить все пушки. Первый полк никогда не бросал артиллерию, не бросит и сегодня. Примите боевой порядок и как только ворвутся большевики — в штыки.
Гремит, проносится огонь. Стоит дружина. Окаменели лица. Отблескивают белки глаз.
— Вы поняли, господа?
Точно сильно дохнула одна грудь:
— Поняли.
Степной ветер шумит над нами. Есть в его шуме щемящее древнее дуновение, и мне кажется, что так уже было с нами много веков назад: горячий ветер в степи, серый блеск ковыля, суровая дружина, шум стягов над нею.
Офицерская рота и команда пеших разведчиков развернулись в боевой порядок.
Красные всадники уже скакали по колонии. Конница обходит нас справа. Я поскакал к пулеметной роте, бывшей правее. Мне перерезали дорогу первые большевики. Впереди бежал рослый парень в белой рубахе. В одной руке блещет наган, в другой ручная граната. Рубаха надулась от ветра, лицо блестит от пота:
— Товарищи, вперед!
Я прицелился, уложил белую рубаху из маузера. Ручная граната большевика, сверкая, заковыляла в пыли и откатилась. Команда пеших разведчиков двинулась в атаку. Трофимовская пулеметная рота заметила обход красных. В Гейдельберге начался настоящий ад. Офицерская рота, не успевшая было полностью развернуться, подалась было назад, но потом, повернувшись, пошла в контратаку.
Тогда-то, серый от пыли, в потоках пота, сипло дыша, к нам бегом подоспел второй батальон под командой доблестного полковника Василия Петровича Конькова. Из пересохших глоток вырывалось яростное « Ура».
Под лобовым натиском большевики откинуты назад, но справа, от мельницы, за колонией, на нас поднимаются новые цепи.
— Полковник Коньков, видите мельницу? — крикнул я командиру второго батальона.
— Вижу.
— На мельницу, в атаку.
Я сорвал голос. Песок и пыль хрустят на зубах, мешаясь с соленым потом. Полковник Коньков во весь рост вышел перед головными пятой и шестой ротами:
— Братцы за мной, ура!
Огонь такой, что не двинуться живому. Кипит пулевая пыль. От огня блещет желтым блеском воздух, рассекаемый со звоном, точно вот-вот загорится. Не подняться.
Я подбежал к Конькову. Голос сорван совершенно:
— За мной, братцы, ура!
Все лежат и кричат «ура». Блеск на винтовках, на манерках. Приподымаются на колена, упираясь рукой в землю, лица напряжены до черноты, открыты от крика рты. Хотят встать, натужены жилы на руках, на лбах. Привстают, и снова, с тяжким гулом падают в пыльную траву.
Не встать. Неутихаемый, мучительный рев «ура» катится над степью. Они кричат с набрякшими жилами, рты открыты, выкачены невидящие глаза, они хотят встать, но сильнее человеческих сил — сила огня, животное чувство жизни гнет нас всех к земле.
В отчаянии, в бешенстве, я кричу двум стрелкам, лежащим около меня:
— Вперед, вперед, ура!
И оба, ничего не видя перед собой, грузно, точно стопудовые, отрываются от земли. Поднялись и шатаясь, побежали вперед. И тогда, железным лязгом, ослепительно сверкнувши, поднялась вся цепь, кинулась вперед.
Три-четыре минуты атаки. Красных погнали, но справа, под новым натиском, отходит команда пеших разведчиков, офицерская рота. Скорым шагом, сильно отбивая ногу, к нам подошли первый батальон полковника Петерса и третий батальон полковника Бикса. Первый батальон, рассыпавшись на ходу в цепь, двинулся в контратаку. Еще не было, я думаю, девяти утра, когда красные отступали по всему фронту.
День стал жаркий, влажный, со столбами пыли и мглою над выжженой степью. Гейдельберг заняли с налета, причем озверение дошло до того, что расстреливали и докалывали раненых. В полку было около 150 раненых, до 30 убитых и 26 попало в плен из третьего батальона. Полк расстрелял всех захваченных красных в Гейдельберге (до 200 человек). На улицах Гейдельберга валялись убитые, солдатское тряпье в крови, расстрелянные гильзы.
Полк прошел пыльную колонию. В поле, за Гейдельбергом, у большой скирды соломы брошены четыре орудия. Кругом лежат убитые артиллеристы. Под самой скирдой раненый, перегнувшись вдвое, стонет и выкашливает кровь. Меня удивило, как мы могли перебить здесь команду красных, когда не видели их, даже не подозревали о четырех пушках у скирды. Я решил, что все разбросал удачный разрыв нашей шрапнели. Ветер шевелит длинные концы соломы. У скирды полная тишина смерти. Через серую пушку, отблескивающую солнцем, перевесился убитый наводчик.
Уже собираясь уходить, я посмотрел наверх и замер в полном изумлении. Увешанные космами соломы, коренастые, сухопарые, как два смуглых Калебана с винтовками, на меня смотрели сверху два загорелых стрелка в дроздовских фуражках. Оба прискалены, по скулам течет пот. Они смотрели на меня с таким же удивлением, как и я.
— Какой роты? — крикнул я, не веря что это наши.
— Так что, разрешите доложить, команды пеших разведчиков.
— Но как вы попали сюда?
Оба разведчика, увешанные соломой, стали втолковывать мне, как именно попали на скирду. Они пошли в атаку, не заметили, как вырвались вперед. Наши отступили, их обошли большевики и пробиться к своим оба разведчика не успели: впереди уже были большевики. Пропали удалые. Но вот громадная скирда. Стрелки проворно забрались на нее, зарылись, закидали себя соломой.
— Да на что же вы надеялись?
— А на то, мы, ваше превосходительство, надеялись, что верх все равно будет наш, что Первый полк выручит беспременно.
Оба стрелка зарылись. Бой уходил дальше. Все не наш верх. Так они таились около часа. Вдруг слышат лязг пушечных цепей. На рысях скачет к скирде батарея. На помятых фуражках красные звезды. Товарищи с проворством снялись с передков. Один полез на скирду. Наблюдатель. Оба наших затаили дыхание. Притиснулись друг к другу. Вот-вот красный наблюдатель наступит на плечо, на руку.
— Скирда, ваше превосходительство, сами видите, шагов сорок длины. Наблюдатель до нас шагов пять не дошел. Ходит по соломе, шуршит. Такую пылищу поднял, что чихнуть страсть хочется. Мы руками носы, рты зажимали, чтобы не чихнуть. Вдруг слышим «ура». Ближе к нам подается. Тогда мы поняли, что подходит наш полк.
— Да как же вы поняли? По «ура»?
— Так точно. У товарищей крик большой и точно по низу идет, а у нас поверху рвется. Узнать легко.
— Ну, и что?
— Ну, когда обратно подходит, мы поняли, что верх будет наш. Тогда высунулись оба из соломы, схватились за винтовки и давай бить. Наблюдателя первого со скирды долой.
— Сколько выпустили?
— Патронов шестьдесят. Прямо, как из пулемета крыли.
Красный офицер в долгополой шинели лежит лицом в траву. Стекла бинокля разбиты. Вокруг пушек я насчитал четырнадцать убитых. Большевиков, по-видимому, охватил ужас от внезапного огня сверху. Видимо они были убиты, когда не оглядываясь, убегали. Скоро к скирде подошла команда пеших разведчиков. Начальник команды стал докладывать о потерях, что двое пропали без вести…
— Да вот они, без вести пропавшие.
Вся команда смотрит снизу, а два стрелка, черные от загара, очищая с себя солому, прискаленные, порывисто дыша, стоят на скирде.
Пошли расспросы. Один из них бывший матрос, а другой наш, из суровых хуторян. Я не могу назвать их имен — они оба теперь в Советском Союзе.
Бой утих, но через три часа вновь загремели пушки. Снова покатились серые цепи красных. Поперло бессмысленное число. Весь полк втянулся в бой. Когда у меня в резерве осталась только офицерская рота и команда пеших разведчиков, мне доложили, что первый батальон полковника Петерса отступает. Я повел весь резерв в атаку на помощь доблестному батальону. Увидя подмогу, батальон повернул назад в атаку. Ударил всей грудью. Большевики дрогнули и откатились назад. К сумеркам умолкла последняя пушка.
Как было странно видеть ласточек, прометывающихся низко над улицей, свет зари в тихой луже. Под Гейдельбергом разбили первую советскую стрелковую дивизию, отборные красные войска, гарнизон красной Москвы. Все пленные были ладно одеты, хорошо накормлены. Мы заметили у них старую солдатскую дисциплину.
Тяжелый бой под Гейдельбергом напомнил нам бои Великой войны. Мы израсходовали 2000 снарядов, а красные на столь маленьком участке свыше 10 000. Из строя у нас выбыло свыше 300 человек. Этот бой у Дроздовцев зовется боем адъютантов. Все полковые адъютанты были переранены или убиты. Смертельно ранен адъютант второго батальона — поручик Сараев, ранен адъютант первого батальона поручик Гичевский, мой штабной адъютант — шт. капитан Виноградов, теперь в изгнании принявший монашество, ранен адъютант Степанищев, ранен начальник пулеметной команды — капитан Трофимов. Не останови Трофимовская пулеметная рота ужасным огнем обход справа, день Гейдельберга мог бы кончиться для нас разгромом.
Гейдельберг, вымершая и выжженная солнцем степная колония. В пыльном поле, где шумит и сегодня степной ветер с кладбищенским, древним звуком, спят вместе до Страшного Суда и белые, и красные бойцы. И над всеми ходит, качается, блистая на солнце, трава забвения, серый ковыль». (Схема № 6.)
