Рейд полковника Туркула на Дмитриев

Передохнувши два дня, 19-го сентября, я по приказу пошел по тылам красных, с задачей захватить Дмитриев. Наша атака не утихала.

Мой отряд выступил с легкой и гаубичной батареями.

Бодрое утро было для нас, как свежее купание, и верст двадцать шли спокойно. Под селом Доброводье разъезды донесли, что на нас движутся большие силы конницы. Пехота не спеша развернулась в две шеренги и стала. Я отдал приказ не открывать огня без моей команды. У всех сжаты зубы, кожа шевелится на скулах. Едва колеблет дыханием ряды малиновых фуражек. Блещет солнце на пушечных дулах. Густые конные лавы уже маячили. Вся степь перед нами закурилась пылью, а небо от пыли потемнело. Мы стоим в молчании, в том дроздовском молчании, какое, я думаю, и теперь помнят красные. Слышно только дыхание людей и тревожное конское сфыркивание. Накатывает топот коней и вой красных. В косых столбах пыли на нас уже несутся лавы. На большаке, в лавах, выблескивает броневая машина. Мы стоим без звука, без выстрела. Молчание. Грохот копыт по сухой земле отдается в груди каменными ударами. В пыли уже сверкают шашки. Конница перешла на галоп. Вот уже мчится в карьер. В громадных столбах мглы колыхаются тени всадников. Я до того стиснул зубы, что перекусил свой янтарный мундштук.

      — До нас не больше тысячи шагов, — говорит за мною адъютант. Голос тусклый, чужой.

Кони Апокалипсиса, вдруг вспомнилось мне почему-то. Я обернулся, махнул фуражкой:

      — Огонь!

Отряд содрогнулся от залпов, выблеснул огнем, закинулся дымом. От беглой артиллерийской стрельбы, как будто обваливается кругом воздух. Залп за залпом. В пыли, в дыму, тени коней бьют ногами, корчатся тени людей. Всадники носятся туда и сюда. Задние лавы давят передних. Кони сшибаются, падают грудами. Залп за залпом. Под ураганным огнем отхлынули лавы назад табунами. Степь курится быстрой пылью.

На подводах рысью мы погнались за разгромленной конницей. Во все стороны поскакали разъезды. Разведчики Первой батареи, под командой поручика Храмцова, заскакали в село Доброводье. На них налетели красные кавалеристы. В быстрой схватке поручик Храмцов убит. Разведчики с пулеметчиками моего батальона отбиваются. На подводах в карьер к ним прискакала первая рота батальона, рассыпалась в цепь. Первая батарея залпами в упор разбила красную броневую машину. Мы взяли Доброводье.

Со штабом, верхами, мы поскакали в село. Над истоптанным полем ещё ходила низкая пыль атаки. В душном воздухе пахло конским мылом и потом. Деревенская улица и высохшие канавы с выжженной травой, были завалены убитыми. Под ржавым лопухом их и наши лежали так тесно, будто обнявшись.

Раненый красный командир с бритой головой сидел в серой траве, скаля зубы от боли. Он был в ладной шинели и щегольских высоких сапогах. Вокруг него, молча, толпились наши стрелки. Стрелки стояли над ним и не могли решить, кому достанутся хорошие сапоги «краскома». Раненый, кажется, командир бригады, заметил нас, приподнялся с травы и стал звать высоким голосом:

      — Доложите генералу Дроздову, доложите, я мобилизованный...

Видимо он принял меня за самого «генерала Дроздова»... Его начали допрашивать и обыскали. В полевой сумке, мокрой от крови, нашли золотые полковничьи погоны с цифрой 52. В Императорской армии был славный 52-й Виленский пехотный полк. Но в сумке нашли также и партийный коммунистический билет. Пленный оказался чекистом из командного состава Червонной дивизии.

Мы ненавидели Червонную дивизию смертельно. Мы не за то ее ненавидели, что она ходила по нашим тылам, что разметала недавно наш Второй полк, а за то, что Червонные обманывали мирное население: чтобы обнаружить противников советчины, Червонные, эта каторжная сволочь, надо сказать, надевали наши погоны. Только на днях конный отряд в золотых погонах занял местечко под Ворожбой. Жители встретили их гостеприимно. Вечером на площади этот отряд устроил поверку с пением Отче наш. Уже тогда многим показалось странным и отвратительным, что всадники после Отче наш запели с присвистом какую-то непристойную мерзость, точно опричники. Это были Червонные.

Третий батальон Манштейна атаковал местечко. Едва завязался бой, Червонные спороли погоны и начали расправу с мирными людьми: в два-три часа они расстреляли больше двухсот человек.

Мы ненавидели Червонных. Им от нас, как и нам от них, не было пощады. Понятно, для чего были погоны 52-го Виленского полка в сумке бритого чекиста. Его расстреляли на месте. Так никто и не взял сапог, изорванных пулями.

Точно сильная буря гнала нас без отдыха вперед. От Доброполья, мы пошли по тылам красных. Повернули на Дмитриев. Красные пробовали пробиться сквозь отряд, а потом начали отступать. Они шли, куда и мы — на Дмитриев. На спине противника мы, что называется, лезли в самое пекло: под Дмитриевым у красных были большие силы, бронепоезда. Движение до крайности опасное.

Должен сказать, что единственный раз за всю гражданскую войну, когда я скакал с командирами по дороге, я услыхал за собой разговоры, подбивающие меня остановить отряд. Один из моих командиров, начальник пулеметной команды, подскакал ко мне и, взявши под козырек, осведомился с ледяной вежливостью:

      — Господин полковник, можно ли посылать квартирьеров?

Это был намек без околичностей остановить движение.

      — Я отдам приказание, — ответил я очень холодно, — но не теперь. Это будет не раньше Дмитриева.

Он взял под козырек и придержал коня.

Мой расчет был на то, что порыва, дыхания нашей победы под Доброводьем, нам хватит до Дмитриева. Мы перли тараном. С двух сторон перли с нами и красные. Бои на ходу не утихали всю дорогу. Последние пятнадцать верст мои головные роты шли все время цепями. С холмов, до которых мы дошли, уже был виден Дмитриев с его колокольнями и оконницами, блистающими на солнце. Командир Первой батареи, осипший, пыльный, подскакал ко мне. С той же отчетливой вежливостью, как и командир пулеметной команды, он доложил, что артиллерийские кони больше не могут идти.

      — Если так, вы можете остаться на ночлег здесь, — сказал я, — но без пехоты. Пехота ночует сегодня в Дмитриеве.

Я еще верил, что нам хватит дыхания. Мы были от Дмитриева верстах в пяти. Верст шестьдесят мы прошли маршем от Севска. Под самым городом красные поднялись на нас атакой. Мой отряд, тяжело дыша, со злобным запалом, пошел в контратаку. Я слышал глухой шаг людей и коней. Над всеми от пота дрожал прозрачный пар.

Мы сшиблись жестоко. И как я удивился, когда во весь карьер, обгоняя цепи, промчалась вперед наша славная Первая батарея с ее командиром, у которого только что отказывались идти кони.

Красные не выдержали контратаки. Мы ворвались в город. Мы так и полегли на улицах, под тачанками, у канав. Теперь мы могли уже отдышаться, напиться, окатить себя холодной водой. Дмитриев был наш».

Так блестяще закончился день 19-го сентября 1919-го года и на этом закончилось описание в воспоминаниях генерала Туркула о бое и взятии города Дмитриева.

В городе были захвачены большие трофеи, пленные, 6 орудий, из которых два в полной упряжке, а остальные без передков. Два полка красной конницы были отрезаны и оказались в нашем тылу.

На другой день, не зная, что город Дмитриев уже занят отрядом полковника Туркула, Самурцы повели на город наступление с таким жестоким упорством, что пришлось Дроздовцам «выкинуть белый флаг» и навстречу Самурцам послать свой разъезд. Самурцы сменили Дроздовцев, и отряд полковника Туркула вернулся в Севск.

21-го сентября красные повели наступление на город Дмитриев, и было заняли город, но к 17-ти часам контрнаступлением наших частей вновь выбиты и город был окончательно занят нашими частями. Преследуя противника, Самурцы продолжали наступление дальше.