Бой за овладение Севском
Вскоре наши части перешли в наступление с целью овладеть городом Дмитриевым. Левее вел наступление 2-й Дроздовский полк. В книге генерала Туркула «Дроздовцы в огне» подробно описаны бои после занятия нашими частями города Сумы, Ворожбы и села Исковщины.
«У села Терны, 6-го сентября, красные прорвали левее нас наш фронт. Наш отряд с кавалерией остановил прорыв. В отряде был первый батальон, дивизион 11-го гусарского Изюмского полка, 1-й взвод Дроздовской батареи под командой капитана Гулевича и одна наша гаубица. Ударом в тыл мы захватили село, обоз, пленных и под Чемодановской уничтожили отряд красной конницы. После этого был получен приказ наступать на Севск.
С мая, когда мы поднялись на Бахмут, в то жаркое лето, в облаках пыли, иногда в пожарах, в облаках взрывов, засыпаемые сухой землей, теряя счет дням и ночам, мы вели как бы одну неотступную атаку. Иногда мы шатались от ударов в самую грудь, но передохнувши, снова шли вперед, как одержимые. Мы были одержимы Россией.
Вспоминается еще, как во время отдыха, когда я командовал полком, меня вызвали в штаб в Харьков. Я сдал полк Евгению Борисовичу Петерсу. В штабе мне пришлось провозиться несколько дней, а когда я вернулся, полк стоял под селом Цаповкой. В самом селе стояли обозы. Я подъехал, послышалась команда «смирно», и обозники заорали, как ошалелые, «ура».
— В чем дело, почему такая необычайная радость?
Обозники помялись, переглянулись и один загадочно сказал:
— Так что три дня только и знаем, что ездим.
— Почему ездите?
— Не могим знать… Капитан Петерс печалится, чтобы нас не забрали.
Я приехал в полк. Петерс показался мне похудевшим, даже замученным. Он стал мне рапортовать:
— Во вверенном полку никаких происшес...
Вдруг замолчал, вспыхнул мгновенно. Его крепкое лицо стало как из темной меди.
— Виноват, происшествие есть. Я отдал одну пушку.
Он замолчал и отошел к окну хаты. Он стал там, глядя в поле, потом сказал глухо и спокойно:
— Я покрыл несмываемым позором наш первый полк. Этого я не перенесу. Я застрелюсь.
Я знал, что, если Евгений Борисович сказал, так и будет.
Когда я уезжал в Харьков, на фронте стояли густые туманы. В тумане, вскоре после моего отъезда, Петерс нарвался на красных и отдал одну пушку. Его никогда не видели таким бешено-спокойным и бешено-бестрашным. Он повел полк в контратаку на красную батарею и взял не одну, а целых восемь пушек. Но все равно, потеря орудия перед этим, как бы подкосила его. Я подошел к окну хаты, стал рядом с ним, глядя в серое поле.
— Но ведь вы взяли восемь, Евгений Борисович.
— Да, восемь взял, но той пушки не взял.
— Вы уверены?
— Того номера нет.
Очень долго, я думаю, часа два, мы стояли у окна и смотрели в поле. Уже совершенно стемнело. Я доказывал странному человеку, что из-за потерянного номера орудия стреляться нельзя, что потеря пушки не позор, а несчастный случай, что такой офицер, как он, не может отказаться от исполнения своего солдатского долга, а самоубийство есть отказ от нашего долга, что если он презирает свою жизнь, отдать ее он может только в огне. Двух хороших боев стоили мне два-три часа, когда мы стояли с ним у окна и говорили, не повышая голоса, точно говорили о самых обыкновенных вещах. Наконец, я добился честного слова, что он не застрелится. А слово Петерса было все.
За праздничным ужином в полковом собрании, я поблагодарил Евгения Борисовича за блестящее командование полком. Только тогда он просиял и на его лице снова блеснул медный свет, который я так любил замечать. За ужином, из разговоров офицеров, я узнал и причину дикого «ура» обозных в Цаповке. После несчастной потери пушки, Петерс, как будто, начал не доверять самому себе. Он стал мнительным и, кажется, опасался растерять, чего доброго, не только пушки, но и весь обоз. Поэтому-то он приказал, чтобы обозные, едва накормивши полк, каждый раз отправлялись в тыл. А это верст за двадцать. Таким образом, нашим обозным приходилось делать в день до пятидесяти верст. Выматывались кони и люди. Круглые сутки или скачут, или мешают варево, как черти. Вот почему меня и оглушили таким «ура».
В Теткино сосредоточились. В восемь утра я назначил наступление. В шесть утра под селом Ястребенным на нас налетела красная конница. Мы смели ее пулеметным и пушечным огнем. Лавы с тягостным воем умчались назад. Случайным и единственным снарядом красных, у нас во второй роте было выбито тридцать два человека: снаряд разорвался вдоль канавы, где была рота. Переправу у Теткино мы взяли после обстрела красных огнем 1-й легкой и 7-й гаубичной батарей, с ее пятью гаубицами: 1-й — 48 мм Шнейдера и 4-мя — 45 мм английских. За конницей мы погнались на Севск. Приходили в деревни. Там ночевали и потом дальше. Красные всюду снимались перед нами. Только перед самым Севском — упорство. Первый батальон, выдержав там атаки в лоб, слева, справа, ворвался в темноте в город. В Севск мы вошли 17-го сентября, в день Веры, Надежды, Любви и матери их Софии. На улице, конной атакой, захватили вереницу подвод, все местное большевистское казначейство. Таинственным показался нам этот старый город. Был слышен, сквозь перекаты стрельбы, длительный бой обительских часов. Кремль, древние монастыри. Каменные кресты уже встречались в дикой траве нам и по лесным дорогам, под Севском, где начинаются, славные преданиями, Брянские леса. Уже попадался и низкорослый, светлоглазый народ, куряне. Пошли курские места, и запахло Москвой.
На улице, когда мы прошли атакой весь город, я с командиром роты, выставлявшей сторожевое охранение, рассматривал карту. Карманный электрический фонарик перегорел. Я послал ординарца в ближайший дом за огнем. Он принес свечу. Была такая безветренная ночь, что огонь свечи стоял в воздухе, как прямое копье, не шелохнувшись. В это же время на улицу вышел и хозяин дома.
— Милости просим, к нам, — сказал он. — Не откажите откушать, чем Бог послал.
Стрельба откатывалась в темноту все дальше. Мы поблагодарили хозяина, и, можно сказать, прямо с боя, вошли в зальце, полное разряженных домохозяев и гостей. Горели все лампы, стоял стол полный яств, солений, варений, с горой кулебяки посредине.
Бог посылал, как видно, этому русскому дому полную чашу.
Мне стало странно на душе: на улице еще ходит перекатами затихающая стрельба, и в темноте на подводах кашляют и стонут раненые, а здесь люди празднуют в довольстве мирные именины, как будто ровно ничего не случилось ни с ними, ни с нами со всеми, ни с Россией.
В Севске, как и во всех других местах, куда мы приходили, нас встречали с радушием, но, кажется, только молодежь, самая зеленая, гимназисты и реалисты, с горячими глазами, чувствовали, как и мы, что тьма и смерть, уже надвинулись со всех сторон на безмятежное житье, на старый дом отцов, Россию. Русская молодежь всюду поднималась с нами. Так было и в Севске: несколько сот севских добровольцев пополнили наши ряды.
В Севске мы узнали, что правее нас тяжело пострадал 2-й Дроздовский полк от Червонной дивизии, собранной на Украине, а под Дмитриевым задержались Самурцы.