Ранение полковника Дроздовского
В начале декабря началась переброска частей дивизии в Донецкий бассейн.
Генерал Туркул (в то время еще капитан) находился, после ранения, в Ростове в клинике профессора Напалкова, большого друга полковника Дроздовского. О своем пребывании в клинике и встрече в Ростове с раненым полковником Дроздовским, уже произведенным в генералы, пишет в своей книге А. В. Туркул так:
«Профессор Напалков, грубоватый с виду хирург, большой друг Дроздовского, принялся за меня в клинике неумолимо. Меня раздели и уложили в кровать. Все мои вещи были заперты в шкаф, а ключ от шкафа пасмурный профессор унес с собой. Так, запертым в клинике, мне пришлось лежать три месяца и, если бы не профессорский арест, если бы не строгое лечение, ногу мне, вероятно, отхватили бы. Только к концу декабря 1918-го года я мог снова ходить, правда, одна нога в сапоге, другая в валенке. Я отчаянно скучал в ростовской клинике. Профессор обещал меня выписать и я собирался уже в полк, когда узнал, что везут в Ростов Дроздовского.
Михаил Гордеевич был ранен 31-го октября 1918-го года, под Ставрополем, у Иоанно-Мариинского монастыря. Рана пустяшная, в ногу. Капитан Тер-Азарьев, снимавший с другими офицерами Дроздовского с коня, рассказывал, что рана не вызывала ни у кого тревоги: просто поцарапало пулей. Все так и думали, что Дроздовский вскоре вернется к командованию, но рана загноилась. В Екатеринодаре он перенес несколько операций, после которых ему стало хуже. Он очень страдал, сам просил перевезти его в Ростов, к профессору Напалкову.
В это время в Ростове было больше пятидесяти раненых дроздовцев. Я собрал всех, кто мог ходить, и мы поехали на вокзал. Дроздовского привезли в синем вагоне Кубанского Атамана. Я вошел в купе и не узнал Михаила Гордеевича. На койке полулежал скелет, так он исхудал и пожелтел. Его голова была коротко острижена и потому, что запали щеки и заострился нос, вокруг его рта и ввалившихся глаз показалось теперь что-то горестное, орлиное. Я наклонился над ним. Он едва улыбнулся, приподнял исхудалую руку. Он узнал меня.
— Боли, — прошептал он. — Только не в двери... Заденут... У меня нестерпимые боли...
Тогда я приказал разобрать стенку вагона. Железнодорожные мастера работали почти без шума, с поразительной ловкостью.
На руках мы вынесли Дроздовского на платформу. Подали лазаретные носилки. Мы медленно понесли нашего командира по улицам. Раненые несли раненого. Весть, что несут Дроздовского мгновенно разнеслась по городу. За нами все гуще, все чернее, стала стекаться толпа. Все шли без шапок. На Садовой улице показалась в пешем строю Гвардейская Казачья бригада: лейб-казаки в красных и лейб-атаманцы в синих бескозырках. Мы приближались к ним. Враз выблеснули шашки, замерли чуть дрожа: казаки выстроились вдоль тротуара. Казачья гвардия отдавала честь нашему командиру. Тысячной толпой Ростов двигался за нами, торжественный и безмолвный. Иногда я наклонялся к желтоватому лицу Михаила Гордеевича. Он был в полузабытьи, но узнавал меня.
— Вы здесь?
— Так точно.
— Не бросайте меня...
— Слушаю.
Он снова впадал в забытье. Когда мы внесли его в клинику, он пришел в себя и прошептал:
— Прошу, чтобы около меня были мои офицеры.
Раненые Дроздовцы, для которых были поставлены у дверей два кресла, с того дня несли бессменное дежурство у его палаты.
Михаила Гордеевича оперировали при мне. Я помню белые халаты, блестящие профессорские очки, кровь на белом и, среди белого, лицо Дроздовского, орлиное, желтоватое. Я помню его бормотание:
— Что вы, что вы мучаете меня... Дайте мне умереть...
— Если не пойдет выше, он останется жив, — сказал мне после операции профессор Напалков.
Дроздовскому стало, как будто легче. Он пришел в себя. Тонкая улыбка едва скользила на измученном лице. Он мог слегка пожать мне руку своей горячей рукой.
— Поезжайте в полк, — сказал он едва слышно. — Поздравьте всех с Новым Годом. Как только нога заживет, я вернусь. Напалков мне сказал: ничего, с протезом можно и верхом. Поезжайте немедленно. Я вернусь...
У меня одна нога в сапоге, а другая в валенке. Так я и поехал в полк. Немедленно. Это было в самом конце декабря. Полк стоял в Каменноугольном районе, в Никитовке — Горловке. Я приехал голодный, иззябший. Еще на ростовском вокзале у меня вытащили последние деньги. Я ехал без копейки. Немедленно».
Переброшенные части 3-й дивизии в это время вели упорные бои с многопревышающим по численности противником. Начальник дивизии генерал Май-Маевский в то время имел в своем распоряжении только две с половиной тысячи штыков, имея против себя, кроме двух дивизий большевиков, отряды Махно и даже петлюровцев.