Отступление на Серагозы-Агайман. Бой с конной армией Буденного
16 октября. В 4 часа 2-й Корниловский Ударный полк в составе дивизии прибыл в Ново-Екатериновку. Сторожевое охранение от полка выставлено на северо-запад и северо-восток.
17 октября. В 13 часов полк с боем перешел в село Рубановка. Переход — 12 верст.
18 октября. Из Рубановки Корниловская Ударная дивизия идет на Нижние Серагозы, откуда после часового привала — в село Агайман. От себя добавлю, что переход Нижние Серагозы - Агайман прошел для нас без боя, но мы были свидетелями блестящего для нас боя наших частей с пехотой и особенно с кавалерией красных. По пути на Агайман, когда стало едва светать, пехотная часть красных спешила в колонне опередить нас. Двигалась она быстро и, по-видимому, ворвалась в интервал между нами и нашими соседями. Мы готовились отбросить их, но в это время с запада от нас по красным был открыт сильный артиллерийский и пулеметный огонь, красные смешались и в это же время с севера какая-то наша кавалерийская часть понеслась на них в атаку. В десять минут все было кончено, и мы продолжали наше движение спокойно. После мы узнали, что это были наши старые знакомые, — латыши. Полковник Левитов.
Днем же перед нами разыгралась картина другого масштаба. Обстановка к этому дню сложилась так, что на участке нашего движения 1-я конная армия Буденного опередила нас и едва не ворвалась в Крым, но, получив отпор на перешейках, сама оказалась прижатой нами к Сивашам и должна была прорываться через отступающую 1-ю Армию генерала Кутепова. Перед нами, прямо на Агайман, сам генерал Кутепов вел всю подчиненную ему конницу и Дроздовскую дивизию, составлявшие его ударную группу. Я мог наблюдать верст на пять все поле боя. Полки красной конницы развернулись раньше наших, и их излюбленный прием — устрашать врага блеском своих шашек, задолго до шока извлеченных из ножен, действительно производил довольно мрачное впечатление. Стальное громадное поле, зловеще сверкая, катилось в нашу сторону с юга. Наши шли «ящиками». Как после выяснилось, за этими «ящиками» маскировались 8 настоящих бронеавтомобилей и 22 «форда» с пулеметами. Когда расстояние между противниками сократилось до нормального перехода в атаку, наши кавалерийские «ящики», стали разворачиваться, как бы выбрасывая вперед свое содержимое, — броневики. Эффект был поразителен, красные смешались на близком дистанции перед нашей кавалерией и, поливаемые огнем пулеметов и артиллерии, обратились в бегство. В этом бою одна из дивизии 1-й конной армии Буденного сильно пострадала. Сам же Буденный не был захвачен Дроздовцами только потому, что автомобиль, на котором он удирал, был принят за броневик. Его брошенным нетронутым обедом воспользовались наши артиллеристы, отдав должное гусям с яблоками и прочему.
Этот бой показал, что 1-ю Армию генерала Кутепова, пока она в кулаке, красным не разгромить. Хотя общее положение от этого не менялось, но сознания наличия у нас данных для почетного выхода из критического положения возросло, и все приободрились. Я опять должен отметить здесь поражавшее меня в последних боях явление: это упорство бывших красноармейцев драться на нашей стороне. Они часто шли без шинелей, с соломой под рубахой, но с винтовкой в руках. В этом для меня открывалась вся трагедия русского народа, поддавшегося сначала разложению нашей милой так называемой «интеллигенции», а потом силой чекистов Дзержинского и обманом агента Германии Ленина загнанного в красную армию для борьбы с нами.
19 октября. В 20 часов Корниловская Ударная дивизия через с. Отрада шла на село Рождественское, которое занималось 14-й кавалерийской дивизией красных, тоже выходившей из-под нашего удара с тыла. В селе Отрада для Корниловской Ударной дивизии квартир для ночлега не оказалось. Назначенная для освобождения села Рождественское конница из-за переутомления просто не могла двигаться, и потому Корниловцам было приказано продолжать движение и занять квартиры 14-й советской кавалерийской дивизии. В авангарде шел 2-й Корниловский Ударный полк. О том, кто и какими силами занимает село Рождественское, командир полка при выходе из села Отрада не знал. Только в пути, от подводчиков и наших конных разведчиков было установлено наличие в селе 14-й кавалерийской дивизии Буденного. Застигнутый врасплох противник в панике бежал, обозначив попытку несколькими эскадронами отбросить нас. Конечно, кавалерию Корниловцы переловить не могли, но трофеи были приятные: только нами было взято более 250 коней с седлами, одна батарея в полной запряжке, остальные орудия были брошены перед незначительными препятствиями, были захвачены офицеры-артиллеристы, много раненых, повозки с провизией и разным полезным для нас грузом. Переход - 42 версты.
Благодарность Командующего 1-й Армией генерала от инфантерии КУТЕПОВА за взятие села Рождественка (копия с собственноручно написанной им):
Этот ночной бой пехоты с кавалерией настолько интересен, что я приведу отзыв о нем начальника штаба нашей дивизии, ныне профессора, Генерального штаба полковника Евгения Эдуардовича Месснера и свой.
В информационном бюллетене «Корниловцы» № 49 за октябрь-декабрь 1961 года, в статье «Нападение с налета», после общего освещения положения прорвавшейся конницы 1-й конной армии Буденного через 1-ю Армию генерала Кутепова полковник Месснер пишет:
«В селе Отрада генерал Кутепов сказал, что селение не может вместить всех войск, но пока что Рождественка занята одной из дивизий Буденного, а потому Корниловской Ударной дивизии ставится задача выгнать оттуда красных, чтобы там мог стать на ночлег конный корпус. Корниловцам ночевать тоже там же, в Рождественке. Утомленные за сутки переходом, пошли Корниловцы «застилать постели» кавалерии. Когда мы подходили к Рождественке, исполняющий обязанности начальника дивизии (раненого) генерал Пешня сказал мне: «Устали мы, чтобы драться... Давайте спугнем красных. Несколько выстрелов по селу из пушек, и красные зададут лататы». Я поехал распорядиться, чтобы одна из батарей открыла бы огонь. Но лишь только я возвратился к генералу Пешня, как к нему приехал офицер из головной заставы и доложил: «Красные не выставили сторожевого охранения, не имеют даже постов у входа в село. Головная застава остановилась в ожидании приказания, входить ли ей в село». Выслушав это, полусонный генерал быстро пришел в себя, в нем проснулся охотничий азарт. «Прикажите батарее огня не открывать! 2-й полк, вперед! Быстро!... Захватим их спящими». И он поспешил к головной заставе. Я послал штабного офицера на батарею и со штабом нагнал начальника дивизии. Когда мы уже были у входа в село, раздался артиллерийский выстрел, посланный офицер опоздал на несколько секунд. Дальнейших выстрелов не последовало. 2-й полк ворвался в село, вытаскивая из хат сонных буденовцев, захватывая поседланных лошадей. Начальник дивизии и командир полка принимали деятельное участие в этой чистке села. К сожалению, артиллерийский выстрел разбудил часть красной дивизии, и ее полки, ночевавшие подальше от входа в село, куда мы ворвались, успели улепетнуть. Но нам все же достались сотни пленных и множество лошадей. Если бы генерала Пешня не соблазнила мысль накрыть сонного противника, если бы мы не взяли село с налета, то, вероятно, завязался бы бой. Мы понесли бы потери, мы бы не нанесли противнику столько урона и, может быть, до утра не очистили бы село для ночлега в нем конницы и для собственного отдыха. Неожиданность нападения и скорость нашего удара дали нам быструю победу без малейших потерь. Подпись: Полковник Месснер».
Теперь позволю себе и я привести свое, тогда записанное впечатление об этом лихом налете моего 2-го Корниловского Ударного полка на село Рождественка после ряда тяжелых боев и больших форсированных переходов. В селе Отрада около полуночи мной был получен приказ от начальника дивизии занять село Рождественку. Предполагалось, что мы оставались в окружении конницы противника, но в пунктах неопределенных. Люди и лошади едва волочили ноги. До села было около 8 верст. С головным батальоном был мой помощник по строевой части полковник Лысань, Антон Евтихиевич, я же был с главными силами полка Не доходя до села двух верст, мы получили донесение от наших конных разведчиков и от побывавших в селе наших каких-то квартирьеров, посланных, по- видимому, кавалерией по первоначальному распоряжению, и от них узнали, что в селе стоит 14-я кавалерийская дивизия красных и части ее собираются в поход на север. В это время подскакивает ко мне и полковник Лысань с аналогичным докладом, дополненным тем, что головной батальон полка теперь уже в огородах села и что движение противника началось. Получив от меня приказание наступать не останавливаясь, он ускакал. В это время раздается артиллерийский выстрел. Меня это так удивило, что я сам решил узнать, почему мои батареи вдруг открыли огонь. Минут через пять, по пути, я встретил группу всадников и, приняв их за наших артиллеристов, спрашиваю довольно резко: «Кто приказал вам открывать огонь?». «Это я», отвечает мне генерал Пешня. Я был очень удивлен его присутствием здесь и его вмешательством в мои обязанности, не сдержался и ответил ему: «Ваше Превосходительство, может быть разрешите мне исполнение полученного приказа мне и закончить?» Генерал что-то мне ответил, но я уже ехал на место начавшегося боя. После об этом генерал Пешня мне не напоминал, и я отношу это к тому, что я с ним был однокашником по Виленскому военному училищу. Несмотря на то, что противник был хорошо покрыт почти в упор ружейным и пулеметным огнем, он все же сделал попытку двумя эскадронами атаковать полк в левый наш фланг. Это ему не удалось, так как к этому месту и подходил центр полка, наперерез красным. Отрезанная от своего пути следования масса красных бросилась все же на север через дворы и огороды, но это было не так просто сделать коннице и особенно артиллерии с обозами. Наступал рассвет, и мы воочию могли убедиться в успехе нашего налета. Неудачный артиллерийский выстрел у нас, в шутку и сгоряча, называли «предательским». С ним все село зашумело, как муравейник. Не будь его, — это было бы вторым номером разгрома нами конного корпуса Жлобы. Происшедший здесь со мной случай характеризует, насколько красные были ошеломлены. Наступивший рассвет застал меня посередине довольно широкой улицы, передо мной группа ударников кому-то указывает руками в моем направлении. Я подъезжаю к ним и вижу: несколько красных офицеров ищут старшего начальника, ведшего этот бой. Отвечаю, что это я, и тут же спрашиваю их, какой они дивизии и где их начальник дивизии. Ответ: «Здесь была 14-я кавалерийская дивизия Буденного, а ее начальник только что убежал через огороды». Один из них вдруг говорит мне: «Разрешите в память блестящего для вас боя преподнести вам ценную для нас плетку». Чтобы прекратить ненужный разговор, я, не спрашивая даже, почему она была ценной для них, взял ее, а им отдал свою, калмыцкую.
Плетка оказалась самой простой и до сего времени хранится у меня, как память о действительно блестящем деле 2-го Корниловского Ударного полка в особо критический для него момент. Я только напомнил красным офицерам о том, что некоторые полки 14-й кавалерийской дивизии совместно с 45-й пехотной дивизией, где я служил в первую великую войну, ведь усмиряли первое восстание большевиков в Петрограде, и спросил, как теперь они дошли до жизни такой? Ответ одного из них был таким: «Да так, все слушались приказов». Отъезжая, я сказал им, что наше положение им известно, а потому нам пленные не нужны и поэтому лучше было бы с места боя им зайти в первую попавшуюся избу.
Трофеи превзошли все наши ожидания: только нами было взято согласно записи в журнале боевых действий полка 250 лошадей с седлами (с тем, что взяли другие наши полки и кавалерия доходило до 600), батарея в запряжке, остальные орудия тоже были брошены перед незначительными препятствиями, и много повозок с ценным для нас грузом провианта. Досадным было только то, что мы не устроили погони за начальником 14-й советской кавалерийской дивизии, но виной тому было полное истощение физических сил Корниловцев. Мой помощник — полковник Лысань — после подтвердил слова красных офицеров; по его словам, когда он с цепями головного батальона был около середины села, прямо на него на карьере в тумане налетели два красных кавалериста с заводным шикарным конем. Выхватив свой маленький испорченный револьвер, он закричал им: «Стой»!, и красные кубарем спешились. На вопрос, куда они скакали, ответили, что ищут начальника 14-й кавалерийской дивизии и что вот его конь. Конь был действительно красавцем.
Пусть не смущают читателя небольшие расхождения в описании боя нашим начальником штаба дивизии Генерального штаба полковником Месснером и моим, — оба отвечают действительности, но только наблюдения наши велись с разных занимаемых нами должностей. Генерал Пешня, как начальник дивизии, имел, конечно, право вмешаться, я же вести детали боя согласно полученному от него же приказу, что считал своей привилегией, о чем и осмелился напомнить своему начальнику. Полковник Левитов.
20 октября. Начиная с утра красная кавалерия повела яростные атаки на село Рождественское и Отрада. У нас отбивала атаки наша кавалерия, принимала участие и Корниловская артиллерийская бригада, а мы имели на окраине села дежурные батальоны. А в Отраде, как сообщалось, Дроздовцы отбили до 11 кавалерийских атак. Надо полагать, что товарищ Буденный был сильно обижен на нас за Агайман и Рождественку.
В 10 часов Корниловская Ударная дивизия выступила из села Рождественское в имение Струково, в Крыму.
Остаток дня, ночь и следующий день Корниловцы были в походе, останавливаясь только на небольшие привалы. Большинство ударников 2-го Корниловского полка были на повозках, очередь на повозки соблюдалась строго, но часто, в критические минуты, когда противник наседал, приходилось спешиваться, артиллерия по-орудийно отстреливалась. Повозки шли в 5-6 рядов. С наступлением ночи, когда подобного рода движение «выматывало душу», прикрывавшая нас конная застава на карьере, молчком, пересекая наше движение, пронеслась куда-то к своим. Полк спешился, пулеметы выдвинулись вперед, подравнялась и артиллерия, обозы строго держались в порядке, движение почти приостановилось. Действительно, навстречу нам в темноте двигалась масса чьей-то кавалерии. Я со своим ординарцем, поручиком Дяйкиным, выехал немного вперед. Ясно стали доноситься слова: «Спокойно, товарищи, спокойно!» Расстояние настолько сократилось, что я крикнул ближайшим всадникам: «Какого полка?» Ответ: «Такого-то советского кавалерийского полка!» Рев нашего ружейного, пулеметного и артиллерийского огня был ответом на это. Кого я спрашивал, — лежали вместе с конями. Минута, когда я в гробовой тишине кричал: «Какого полка?», действительно была торжественной по своей трагичности. Ее и теперь, в 1963 году, в Париже, поручик Дудниченко вспоминал так: «Когда полк выстроился и шум кавалерии все нарастал, нервы у всех напряглись до предела, мой вопрос произвел такое впечатление, что один старый ударник, физически крепкий, — упал в обморок».
Сила нашего огня все смела. Сопровождавший меня поручик Дяйкин хотел по моему приказанию узнать у ближайшего лежавшего красного подробности, но он был уже мертв, пришлось взять его огромную кожаную сумку. Оказалось, что ее владелец был интендантом какой-то красной кавалерийской дивизии и что они, как сказали раненые красные, шли на прорыв из нашего окружения. Дальше ночной поход продолжался нормально, но по-старому, в несколько рядов.
21 октября. День принес с собой опять массу неприятностей: кавалерия противника все время нас преследовала, и наша артиллерия снова по-орудийно становилась перекатами на позиции и отгоняла красных. По ровной степи мы подходили с северо-запада к станции Алексеевка и казалось, что мы скоро укроемся от противника обещанными укреплениями Чонгарского перешейка. Однако и красные учли это положение и их пехота спешила наперерез нам с севера с целью закупорить узкий проход на полуостров и прижать нас к водам лимана. В этот критический момент казавшаяся до этого мертвой станция Ново-Алексеевка ожила: беглый огонь нашего бронепоезда без промаха косил красных, сметая передовые их цепи, но их заполняли бегущие за ними. Строевой части полка пришлось остановиться, пропуская вперед, к Чонгарскому перешейку, наш обоз. Наша артиллерия тоже открыла огонь, затрещали пулеметы, и противник сначала смешался, а потом стал бежать назад, преследуемый артиллерийским огнем. Не скажу, чтобы с радостью Корниловцы проходили за окопы с жидкой проволокой так называемых «Чонгарских укреплений», они их мало интересовали, а давила их горечь неудачи выхода на просторы Северной Таврии и приближавшийся конец Белого Движения юга РОССИИ. Это проклятое настроение усиливалось тяжестью перехода по Чонгарскому перешейку: сильно морозило и пронизывающий до костей морской ветер убивал в человеке все живое, превращая его просто в автомат, да еще плохого качества. К моей группе всадников присоединился полковник Роппонет, командир нашего 3-го артиллерийского дивизиона, всегда тонный и подтянутый, а теперь, от холода, мороза и истощения представлявший из себя сосульку. Моя жена, сестра милосердия Корниловского Ударного полка, вручила ему из своей запасной сумки теплое белье с требованием срочно добавить к тому, что у него было, для избежания рокового исхода. В этой ужасной обстановке меня более всего удивляли все те же ударники из недавних пленных красноармейцев. Полураздетые, с набитой под рубахами соломой, они не отставали от нас и гордо несли свои винтовки.
Во время перехода командиры полков и артиллерийских дивизионов направились, согласно приказу, на рекогносцировку района действий Корниловской Ударной дивизии на своих старых позициях на Перекопском перешейке, 2-й полк продолжал движение на имение Струково и
21 октября старшие начальники здесь узнали о неизбежности эвакуации Русской Армии. Оборона была теперь необходима только для нормальной посадки на суда. Днем 2-й Корниловский Ударный полк прибыл в именье Струково. Переход — 105 верст (Агайман — Струково).
22 октября. Дневка.
23 октября. Корниловская Ударная дивизия выступила в с. Воинка.
24 октября. В 8 часов 2-й Корниловский Ударный полк прибыл в Воинку и разместился по квартирам. Дневка. Переход — 25 верст.
25 октября. В 8 часов 2-й Корниловский Ударный полк выступил из Воинки и в 15 часов прибыл в город Армянск. За неимением мест полк на ночлег расположился в лазарете и около него. Переход — 35 верст.
В полк прибыл из Египта, по выздоровлении, взвод офицеров. Получено приказание Корниловской Ударной дивизии занять старые свои позиции по Перекопскому валу, сменив там гвардейские части. На правом фланге дивизии, по Сивашам, фронтом на восток стал 3-й Корниловский Ударный полк. Правую половину Перекопского вала, фронтом на север, — 1-й полк и левую часть вала — 2-й полк.
Из-за сильного артиллерийского огня 2-й Корниловский Ударный полк мог сменить гвардейцев только с наступлением темноты. При смене выяснилось, что красные режут наше проволочное заграждение. Ввиду этого, сменяемому гвардейскому полку было приказано с его 14 пулеметами занять наш правый фланг, а 2-му полку с его 60 пулеметами все остальное, влево от него, очистить район заграждений от противника и только тогда освободить задержанный гвардейский полк. Еще до утра гвардейцы отошли в резерв.