Новороссийская драма
Чтобы дополнить картину того хаоса, который царил во время эвакуации Новороссийска, обратимся к воспоминаниям генерала Туркула и советским источникам, но также нужно указать и на то, что даже большинство больных и раненых не было своевременно погружено. Их забыли и бросили на произвол судьбы. Под видом же строевых чинов частей пролезали даже и те, кто дезертировал с фронта, а ими был наводнен Новороссийск, всякого рода ловчилы, тыловые крысы. Под вечер 13-го марта кем-то были подожжены склады с патронами и на фоне зарева бродили брошенные и голодные лошади, а у набережной и пристани толпился уже отчаявшийся, но еще что-то ждущий, на что-то надеющийся, военный люд. Взять их с собой на транспорты мы не могли, так как транспорты были заполнены до отказа.
Все грандиозные запасы всего, что имелось в Новороссийске, орудия, бронепоезда, танки, бронеавтомобили, снаряды, патроны и лошади были брошены. Все это было результатом той нераспорядительности и паники, которые имели место в штабах. Строевые части пришли в порядке, способные к боевым действиям. При том количество артиллерии, бронепоездов, бронеавтомобилей, танков и судовой артиллерии, а также и при наличии природных условий, можно было организовать отлично оборону Новороссийска и задержаться в нем до полной планомерной эвакуации всего и всех. Забыли погрузить даже, как необходимый балласт, и бросили, новые орудия и снаряды. Короче говоря, всего и трудно перечесть, так как там в Новороссийске осталось громаднейшее имущество сильной армии и все те большие запасы всего и всяческого, что доставлялось нам англичанами и хранилось в складах. Брошены были и все лошади, которые собирались в течение двух лет борьбы и пополниться которыми в Крыму, уже эвакуированные туда, части не имели возможности.
После наступления темноты можно было наблюдать и отлично видеть, в лучах прожекторов с военных судов, по временам освещавших горы, вереницы конных, уходящих из Новороссийска в горы, потерявших всякую надежду попасть на транспорты.
На рассвете 14-го марта, загруженные до отказа, транспорты стали уходить в море. На пристани творилось что-то ужасное. Описать всего нет слов. Взрослые люди, молча, стояли, плакали от отчаяния, некоторые бросались в море, иные стрелялись. Были счастливчики, которые раздобыв лодки, уходили на них в море. Этих принимали к себе транспорты и военные суда.
Там в Новороссийске остались не только чины Добровольческих частей, но и много Донцов, которые и сдались красным. Часов в 10 утра 14-го марта вошли в город передовые части красных и к 11-ти часам город был окончательно занят ими.
Некоторые части и отдельные чины, в том числе и часть 3-го Дроздовского полка, Черноморский конный полк, двинулись берегом моря в направлении на Туапсе. Возле Кабардинки Черноморцев и Дроздовцев подобрал к себе французский миноносец. (См. схему № 13.)
Генерал Туркул в своей книге «Дроздовцы в огне» так описал эвакуацию из Новороссийска:
«Безветренная и прозрачная ночь. Март 1920-го года. Новороссийский мол. Мы грузимся на «Екатеринодар». Офицерская рота для порядка выкатила пулеметы. Грузятся офицеры и добровольцы. Час ночи. Шевелится почти безмолвно черная стена людей, стоящих в затылок. У мола тысячи брошенных коней. Кони подходят к соленой воде, вытягивают шеи, их губы дрожат: кони хотят пить.
Я тоже бросил на молу мою гнедую Гальку, белые чулочки на ногах. Я думал ее пристрелить. Вложил было ей в мягкое ухо маузер, но не мог. Я поцеловал ее в прозвездину на лбу и, признаюсь, перекрестил на прощанье. В темноте едва белелись Галькины чулочки. На молу молча стояли люди, только слышно покашливание. Какая-то странная, невыносимая тишина. Все похоже на огромные похороны. Издали прозрачно доносился каждый звук.
Вот, в темноте отбивает ногу какая-то часть, все ближе. Как ровно отбивают ногу. Слышу команду:
— Батальон, смирно.
Ко мне из темноты подходит унтер-офицер, пожилой солдат нашего запасного батальона.
— Господин полковник, вверенный вам батальон прибыл на погрузку.
В запасном батальоне у нас были одни солдаты из пленных красноармейцев. Мы были уверены, что наши красноармейцы останутся в городе, не придут. А они, крепко печатая шаг, все привалили в ту прозрачную ночь к нам, на мол. Я должен сказать, что мне стало стыдно, как я мог думать о них, что они не прийдут. В темноте молча дышал солдатский батальон.
— Да куда же мне вас девать, братцы мои, — тихо сказал я унтер-офицеру.
«Екатеринодар» уже осел на бок, заваленный людьми и амуницией Первого и Второго полков. Капитан «Екатеринодара» только что кричал в рупор, с отчаянием:
— Я не пойду, я не пойду так.
И я с мола кричал ему в рупор:
— Тогда мы пойдем без вас.
Транспорт забит до отказа. Все равно. Надо же погрузить запасный батальон. Я приказал сваливать наших «красных» на «Екатеринодар», лебедкой. Подъемный кран гроздьями подымал людей на воздух и спускал в темноту, куда попало, на головы и плечи тех, кто уже тесно стоял, на палубу. Так я грузил запасный батальон. Лебедка стучит, земляки ухают сверху. Электрическая станция работает в городе и как-то особенно светлы далекие огни фонарей. Изредка слышна стрельба: перекатится, смолкнет. Я все жду, когда же начнут стрелять, как следует.
В темноте подходит еще часть. У меня сжалось сердце. Куда грузить, ведь места нет. Это офицерская рота Второго полка, бывшая в арьергарде и одиночные люди Третьего Дроздовского полка. Третьего полка сюда никто не ожидал, за него были спокойны: для его погрузки был назначен транспорт «Святой Николай». Команда «Николая», не окончивши погрузки, отрубила канаты, и транспорт ушел.
Подходят, подходят человеческие косяки. Тогда я прыгнул в шлюпку и, можно сказать, молнией помчался к миноносцу «Пылкий», куда был погружен штаб Добровольческого корпуса генерала Кутепова. Я помню светящееся небо. Ветер дул в лицо. Сильное и порывистое дыхание гребцов.
На «Пылком» ко мне вышел генерал Кутепов, окатил блеском черных глаз.
— Полковник Туркул?!
— «Екатеринодар» загружен, ваше превосходительство. У меня остались люди. Необходимо погрузить всех, или мы выгрузимся и уйдем пешим порядком вдоль берега.
Генерал Кутепов поскреб щеку у жесткой черной бородки, обернулся к командиру миноносца, окатил его горячим взглядом.
— Сколько вы еще можете погрузить?
— Человек двести
— Грузите к нам.
— Покорнейше благодарю ваше превосходительство. — Гребцы примчали меня обратно. Я вгляделся в темноту косяков людей.
— Господа, имейте в виду, — сказал я. - Имейте в виду, что вас всего двести человек. Понимаете, двести.
И я повел людей к молу, где был ошвартован «Пылкий».
— Здорово, Дроздовцы, — раздался из темноты звенящий голос генерала Кутепова. Его голос знали все и в нем был необыкновенно сильный, горячий блеск, как и в его татарских глазах. Был в его голосе ободряющий звук, точно звон светлого меча.
Все ответили дружно. Погрузка началась. Люди быстро шли один за другим по сходням. Миноносец все глубже уходил в воду. Генерал Кутепов покрякивал, крепко скашливал по своей привычке, но молчал.
— Полковник Туркул, — кто-то резко окликнул меня из темноты. Я узнал желчный голос начальника штаба, генерала Достовалова, который позже изменил нам и перекинулся к красным.
— Сколько вы грузите?
— Двести.
— Какие там двести. Миноносец уже в воде. Разгрузить!
— Я разгружать не буду.
— Приказываю вам.
— Вы не имеете права приказывать мне. Я гружусь по приказанию командира корпуса. Извольте сами разгружаться, если угодно.
— Прекратить спор, — гортанно крикнул нам генерал Кутепов.
На «Пылком» тем временем во всю работали фонарями сигнальщики. Сигналы, наконец, принял французский броненосец «Вальдек Руссо». Французы ответили, что могут взять людей, посылают за ними катер.
К «Пылкому» подошли еще люди Третьего полка. Катер за катером, я тогда всех подошедших загнал на «Вальдек Руссо». Генерал Кутепов смотрел на меня молча, только скашливал. Когда на катер прыгнул последний дроздовский стрелок, я подошел к генералу Кутепову:
— Разрешите идти, ваше превосходительство...
Генерал Кутепов крякнул, быстро расправил короткие черные усы:
— Полковник Туркул!
— Я, ваше превосходительство!
— Хороши же у вас двести человек!
Я, молча, отдал честь, глядя на моего генерала. Генерал Достовалов проворчал что-то рассерженно.
Генерал Кутепов, круто повернулся к нему, и вдруг звенящий голос, какой знала вся армия, окатил, можно сказать, Достовалова медной бурей:
— Потрудитесь не делать никаких замечаний командиру офицерского полка.
На рассвете я вернулся на «Екатеринодар».
Конечно, я не знаю всего об этом отходе и об этой глухонемой Новороссийской эвакуации: я был занят своим делом и только позже я слышал о том, как некоторые части недогрузились и ушли вдоль берега на Сочи, неведомо куда, как по веревке пришлось подымать на транспорт чью-то пулеметную роту, как оставшиеся люди сбились на молу у цементного завода и молили взять их, протягивая в темноту руки.
На «Екатеринодар» меня опустили в тесноту сверху, как и наших красноармейцев. Я приказал трогаться. Транспорт, скрипя и стеная, стал отчаливать. От трюма до палубы забито людьми, стоят плечом к плечу. На верхней палубе мне досталась шлюпка. Я привязал себя канатом к скамье, накрылся с головой шинелью. «Екатеринодар» идет. Море серое, туманное. Шумит ровный ветер. Светает. Я свернулся под шинелью и все кажется мне, что надо что-то вспомнить. И вот, — как странно, — мне вспомнилось что-то гимназическое: об Иллиаде, Одиссее или «Отступление Десяти Тысяч» Ксенофонта.
На рассвете «Император Индии» и «Вальдек Руссо» загремели холодно и пустынно по Новороссийску из дальнобойных. Мы уходим. А над всеми нами, на верхней палубе, у капитанского мостика, высятся два грузных оцинкованных гроба: Дроздовского и Туцевича. Там стоят часовые. Тела наших вождей уходят с нами. Оба гроба от утреннего пара потускнели в соленых брызгах».
Советские историки указали, что в Новороссийском районе удалось красным разгромить, вернее сказать, докончить разгром войск генерала Деникина и что в их руки в Новороссийске попала столь громадная добыча, что вообще ее сразу и нельзя было учесть. Они приводят данные: в плен взято 2500 офицеров, 17 000 солдат и казаков, захвачено 270 орудий, 9000 лошадей, бронепоезда, танки, бронеавтомобили, громадное количество пулеметов, снарядов, патронов, обмундирование и всякого рода имущество. Относительно людей, возможно, что их данные и преувеличены, но число лошадей показано значительно меньше, так как часть лошадей успели разобрать и увести к себе местные жители. Преждевременная, непланомерная эвакуация, вызванная паническим настроением в Главном штабе, неприбытие всех транспортов из портов Крыма в Новороссийск ко времени эвакуации — причины катастрофы Вооруженных Сил Юга России.
В Новороссийске были забыты и брошены на произвол судьбы раненые и больные. Не были погружены даже все строевые части. Брошены не только орудия строевых частей, но много совершенно новых, разных калибров, которые можно было своевременно погрузить, как балласт, в трюмы транспортов, танки, бронеавтомобили, пулеметы, оружие и огромные запасы снарядов и патронов. Противнику досталось, как трофеи, в складах и в поездных составах всевозможное огромное имущество и в том числе обмундирование, белье и обувь, в которых так нуждались все время, ведя бои, строевые части.
В течение двух лет борьбы пополнялись строевые части конским составом и свыше 10 000, то есть всех их бросили при эвакуации. Рассчитывать же на пополнение частей конским составом в Крыму уже нельзя было. Вместо организации при имеющихся средствах, сохранившихся в полном боевом порядке строевых частей и местных природных условий, обороны Новороссийска и планомерной эвакуации, только по вине Главного Штаба Вооруженных Сил Юга России и наступила катастрофа.
Драмой Новороссийска и в скором времени и сдачей казачьих частей (не по их вине), отошедших на побережье Черного моря через горные перевалы в направление на Туапсе до Грузинской границы, закончился блестяще начатый марш на Москву и фактически перестали существовать Вооруженные Силы Юга России.
Остатки их оказались в Крыму. Там они возродились вновь как боевая сила, но уже под именем Русской Армии под водительством генерала Петра Николаевича Врангеля, чтобы блестяще продолжить неравную борьбу, прежде чем покинуть пределы Родины. Причин поражения Вооруженных Сил Юга России много. Пусть о них скажет будущий историк. Мы же, свидетели и участники Белого Движения, можем только пожалеть, что не генерал Врангель был во главе Вооруженных Сил Юга России. Генерал Деникин не был в полном смысле Белым Вождем. Лично храбрый и хороший начальник и стратег, генерал Деникин, будучи Правителем Юга России не сумел, благодаря недальновидной своей политике, неумению организовать тыл и выбрать себе достойных помощников, снискать к себе полного доверия и любви. Как показали дальнейшие события, возглавив Белых в Крыму, став Правителем и Главнокомандующим Русской Армии, генерал Петр Николаевич Врангель оказался тем Народным Вождем, которого не хватало за время марша на Москву, но тогда были уже слишком неравные силы.
Об этом повествование во 2-м томе сборника.