Евгений Борисович Петерс
На Пасху обозначилось наступление красных на Юзовку, которая и была ими занята 9-го апреля. Под Горловкой также разыгрался бой, в котором солидно попало немцам, бывшим военнопленным, сражавшимся на стороне красных.
В своей книге генерал Туркул пишет следующее: «Вскоре после пасхи Петерс был ранен и руку, но не оставил командование ротой. В апреле на батальон пришло, наконец, жалование для раздачи. Я вызвал к себе в теплушку ротных командиров. Пришел и Петерс с подвязанной рукой. Стоял, я помню, прекрасный, легкий, весенний день. Мы все чему-то молодо и весело смеялись. Тогда-то мне и доложили, что красные перешли в наступление на левый фланг полка и что фланг обойден. Кое-кто из командиров забыл на моем дощатом столе пачки долгожданных «колокольчиков», так все заторопились по ротам. Заспешил и Петерс. Я его остановил:
— А вы куда, Евгений Борисович? Вы ранены, извольте идти в эшелон.
— Слушаю.
Петерс повернулся и вышел. На левом фланге гремел сильный огонь. Мой батальон построился для атаки. В поле, далеко от эшелонов, показались в пыли густые цепи большевиков. Мы пошли на них в атаку — цепями. Все чаше стали попадаться навстречу раненые. Вдруг я вижу, как два наших шахтера, залитые потом, несут Петерса. Его ноги были в крови. Его пронесли быстро. Только после успешной атаки я узнал, что он, не желая отсиживаться во время боя в эшелоне, буквально нырнул к своей второй роте, пригибаясь, чтобы я не заметил, и повел ее в огонь. Страшная сила, неудержимое движение, поразительная стремительность всегда были в атаках Петерса.
Раненый в ногу, он снова не пожелал оставлять полка, а так и отлеживался в эшелоне, в тесном чулане полкового околотка и, едва полегчало, он стал приглашать нас в гости. Полулежа на койке, довольный всем на свете, он сражался с нами потрепанными, засаленными картами.
Таков был Петерс. Этот скромный, молодой офицер был подлинным воином. Сын, кажется, учителя гимназии, студент Московского университета, он ушел на большую войну прапорщиком запаса 268-го Новоржевского пехотного полка. Если бы не война, и он, вероятно, кончил бы где-нибудь учителем гимназии, но боевой огонь открыл настоящую сущность Петерса, его гений. В большой войне, когда, после первого ранения, он вернулся на фронт, Новоржевцы лежали и окопах под какой-то высотой, которую никак не могли взять: возьмут, а их вышибут. Командир полка как-то сказал Петерсу:
— Вот никак не можем взять высоты. Хорошо бы, знаете, послать туда разведку.
— Слушаю.
Ночью, совершенно так же, как у нас под Страстной Четверг, Петерс выстроил роту и повел ее куда-то в полном молчании. Вдруг выстрелы, отборная ругань, крики, и Петерс показался со своей ротой и с толпой пленных. Вместо разведки, он взял высоту, и на этот раз прочно. За ночной бой он получил Орден Святого Георгия.
Теперь, когда я вспоминаю этого офицера из московских студентов, мне кажется, что какой-то медный отблеск был на его твердом, необычайной силы, лице, с широким крутым подбородком, на его литом теле. Темноволосый, невысокий, с упорными серыми глазами, он был красив, странной, немного азиатской, мужественной красотой. Ему едва ли было тридцать. Я помню его легкую семенящую походку. Рассказывая об огне, в котором стояли дроздовцы. об атаках, о самых трудных мгновениях боев, всегда должны помнить его, командира роты капитана Петерса или командира батальона полковника Петерса. Петерс принимал на себя все тяжкие боевые удары и действительно у него была как бы медная грудь, о которую со звоном разбивался противник. Всюду блистает в огне медное лицо непоколебимого воина Евгения. Нечто древнее было в нем, может быть потому, что в нем смешались кровь наших кривичей и латышей, немцев и татар. В его загадочном, спокойном лице была магнетическая напряженность. Он точно всегда созерцал перед собой, ему одному доступное видение. Была у него одна черта, которую в такой силе я не встречал больше ни у кого. У Петерса не было страха. У других выдержка в бою, самообладание, есть следствие острой внутренней борьбы. Надо бороться всеми человеческими силами духа со страхом смертным и животным волнением. Надо их побеждать, а Петерс просто не знал, не испытывал страха. В огне у него был совершенный покой, а в его покое было нечто азиатское и страшное. В его покое было нечто нечеловеческое — божественное».
Весь месяц апрель продолжался танец на месте. В конце апреля красные сильно нажали и наши части стали медленно отходить и одно время даже была под угрозой Иловайская.