Эпизоды боевой жизни Дроздовской дивизии
В январе месяце в Донецкий, Каменноугольный район стали прибывать части 1-й дивизии Добровольческой армии, под командой генерала Станкевича. Прибыли: Корниловский ударный полк, Марковский пехотный полк, 1-й Офицерский конный полк, Марковский артиллерийский дивизион и конно-горная батарея капитана Колзакова. Все эти части, вместе с частями, ранее прибывшей сюда, 3-й стрелковой дивизии, образовали отряд под командованием начальника 3-й дивизии, генерала Май-Маевского. Когда же, значительно позже, в этот район прибыли Кубанцы и пластуны и заняли позиции на левом фланге отряда, отряд был переименован в Добровольческую армию, а Командующим был назначен генерал Врангель, но вследствие болезни его на этом посту заменил начальник штаба — генерал Юзефович. На левом фланге Донской армии в это же время, в январе месяце, в районе ст. Дебальцево находился дивизион Лейб-Гв. Атаманского полка. 19-го января, сосредоточив большие силы, красные повели наступление на стык Добровольческой и Донской армий и имели успех. Донцами был оставлен район станции Дебальцево, а части 3-й дивизии отошли к станции Никитовка. Красные 20-го января занимают станцию Дебальцево и перед Никитовкой — станцию Доломит. Батальон Корниловцев с 1-й Марковской батареей и Атаманцами переходят в контрнаступление, поддержанные огнем бронепоезда «Ермак» и вновь занимают ст. Дебальцево. После этого Атаманцы и бронепоезд «Ермак» уходят на присоединение к Донской армии, а на их место вводится 1-й Офицерский генерала Алексеева конный полк с Конно-горной батареей капитана Колзакова. После этой перегруппировки стык между Добровольческими частями и Донской армией передвинулся к востоку, от станции Колпаково. В бой были введены прибывшие Марковцы и ст. Доломит вновь была занята. 21-го и 22-го января отряды полковника Булаткина (Марковцы и Корниловцы) с бронепоездом и 4-мя орудиями продолжили наступления и заняли ст. Роты и ст. Логвино, а уже ночью 22-го января и станцию Попасную, где был захвачен, неуспевший там разгрузиться, эшелон красных. Было взято в плен около 1000 красноармейцев, захвачены 32 пулемета и два орудия в полных упряжках. 23-го января отрядом занимается ст. Викторовка, где были захвачены: поезд командующего группой красных — «товарища» Кожевникова, два эшелона с продовольствием, снаряжением и обувью. В отряде состояла и принимала участие в бою и гаубичная батарея подполковника Медведева. 24-го января отряд полковника Булаткина пересек Северо-Донецкую железную дорогу у ст. Нырково. В этом районе все время потом продолжались бои с переменным успехом, 27-го января красным удалось занять ст. Попасную, а 28-го января, добровольцами занята ст. Логвиново. Здесь части полковника Булаткина были сменены частями 2-го Офицерского стрелкового полка. В это, приблизительно, время красные вели наступление со стороны Славянска и от ст. Яма, а в районе Бахмута красным усиленно помогали, действующие в тылу добровольцев, отряды шахтеров. Бои разыгрались в районах станций Соль и Ступки. Станция Ступки несколько раз переходила из рук в руки, но все же осталась в руках красных. Но зато добровольцами был занят город Бахмут. В этих боях принимали участие части Корниловского, Марковского и 2-го Офицерского стрелкового полков при поддержке бронепоезда «Генерал Корнилов». 28-го января Марковцы ушли в резерв и в Бахмуте остались Дроздовцы. (Примечание автора сборника: Дроздовцами в дальнейшем, сокращенно, будут именоваться чины 2-го Офицерского полка.)
Под ст. Ступками, отходившие, после неудачной атаки на город Бахмут, красные всей своей массой обрушились на вторую роту Дроздовского полка, которая была окружена и с большими потерями все-таки пробилась к своему полку. Об этом бое так пишет в своей книге генерал Туркул:
Метели, вьюги и пурга всегда были нашими врагами. Нет ничего глуше, ничего безнадежней русской метели, когда кажется, что все исчезает... В зимних боях мы измотались. Потери доходили до того, что роты с двухсот штыков докатывались до двадцати пяти. Бывало и так, что наши измотанные взводы, по семь или десять человек, отбивали впотемках тысячные толпы красных. Все ожесточели. Все знали, что в плен нас не берут, что нам нет пощады. В плену наших расстреливали поголовно. Если мы не успевали унести раненых, они себя пристреливали сами.
26-го января 1919-го года, в самой мгле метели, вторая рота моего батальона, поручика Милентия Димитраша, сбилась с дороги, оказалась в тылу красных, которые вначале приняли их за своих. С тяжелыми потерями пробились назад. Димитраша с нами не было.
— Где командир роты? — спросил я.
Лица иззябших людей, как и шинели, были покрыты инеем. Среди них были и раненые. От стужи кровь почернела, затянулась льдом. Они угрюмо молчали.
— Где командир роты?
Фельдфебель, штабс-капитан Лебедев, выступя вперед, хмуро сказал:
— Он не захотел уходить.
Тогда застуженными голосами стали рассказывать, как Димитраш был ранен, тяжело, кажется, в живот. Красные наседали. Рота была окружена. Димитраша подняли. Первой пыталась нести его доброволица Букеева, дочь офицера, сражавшаяся в наших рядах. В пурге были красные, они стреляли со всех сторон по сбившейся роте. Тогда Димитраш приказал его оставить, приказал опустить его у пулемета. Над ним столпились, не уходили.
— Исполнять мои приказания, — гортанно крикнул Димитраш и стукнул ладонью по мерзлой земле. — Я остаюсь. Я буду прикрывать отступление. Извольте отходить.
Рота заворчала, люди не подчинялись. Зеленоватые глаза Димитраша разгорелись:
— Исполнять мои приказания...
Тогда мало-помалу рота потянулась в снеговой туман. За ними залязгал пулемет Димитраша. Цепи, полуослепшие от снега, пробивались в пурге. Все дальше, все глуше такал и лязгал пулемет Димитраша.
Целые роты пробились. Я помню, как принесли доброволицу Букееву, суровую, строгую девушку, нашу соратницу. В бою она отморозила себе обе ноги. Позже Букеева застрелилась в Крыму, в немецкой колонии Молочная.
Туда, где остался с пулеметом раненый Димитраш, была послана резервная рота. Пулемет уже молчал. Все молчало в темном поле. Курилась метель. Среди тел, покрытых инеем и заледеневшей кровью, мы едва отыскали Милентия. Он был исколот штыками, истерзан. Я узнал его только по обледеневшим рыжеватым усам и подбородку. Верхняя часть головы, до челюсти, была сорвана. Мы так и не нашли ее в темном поле, где курилась метель.
С поручиком Димитрашем смертью храбрых пали в том бою капитан Китари, старший офицер второй роты, чернявый, малорослый, с усами, запущенными книзу, мешковатый, даже небрежный с виду, — забота о всех и о всем, такой хлопотун, что мы прозвали его «Квочкой», — был настоящей российской пехотой.
Или поручик Вербицкий, командир третьего взвода, с ясными главами, светловолосый, со свежим румянцем, офицер. Замечательного хладнокровия и самообладания. Это он в бою под Кореновской, когда на его взвод обрушилась конница Сорокина, с божественным спокойствием, отставил команду — «По кавалерии пальба взводом», чтобы дать два наряда не в очередь поручику Петрову, «Медведю», поторопившемуся с ружейным приемом. Вербицкий любил говорить, что солдатская служба продолжается всегда и везде, что она бессрочна. Точно он уже провидел тогда нашу теперешнюю солдатскую судьбу.
Малишич, немного увалень, Бажанов, как и все тридцать один, как хромоногий Жебрак, как все другие семьдесят семь Белой Глины, и все семижды семьдесят семь, павшие смертью храбрых на полях чести: их жизнь не отошла волной на тихом отливе, не иссякла. Они не умерли, они убиты. Это иное.
В самой полноте жизни, действия, во всей полноте человеческого дыхания, они были как бы сорваны не досказавши слова, не докончивши движения.
В смерти в бою — смерти нет.
Вербицкий, обещавший так много, или мой брат, как и тысячи и миллионы всех их, не доведших до конца живого движения, не досказавших живого слова, живой мысли, все они, честно павшие, доблестные, ради кого и о ком я только и рассказываю, все они живы в нас. Именно в этом тайна воинского братства, отдание крови, жизни за других. Они знали, что каждый из боевых братьев всегда станет им на смену, что всегда они будут живы, неиссякаемы в живых. И никто из нас, бессрочных солдат, никогда не должен забывать, что они, наши честно павшие, наши доблестные, повелевают всей нашей жизнью и теперь, и всегда.
Перекличка наших мертвецов с каждым днем становилась все длиннее. Уже в Каменноугольном районе, в пурге, поглощавшей все, не только наше далекое довоенное прошлое, но и недавняя стоянка в Новочеркасске, казались нам видением иного мира, которому как будто никогда не вернуться. Но понимали мы, что деремся за Россию, что деремся за самую душу нашего народа, и драться надо. Уже тогда понимали мы, какими казнями, каким мучительством и душегубством обернется окаянная советчина для нашего обманутого народа. Мы точно уже предвидели тогда Соловки и архангельские лагеря для рабов, волжский голод и террор, разорение, колхозную каторгу, все бесчеловечные советские злодеяния над русскими. Пусть народ еще и шел против нас за большевистским отрепьем, но мы дрались за наш народ, за его душу и свободу. Верили, как и теперь, что русский народ, поняв все так же, как поняли мы, пойдет тогда с нами против советчины. Эта вера и была всегда тем «мерцанием солнечных лучей», о каком писал в походном дневнике генерал Дроздовский».