15 февраля 1918 года. Ночевка в станице Хомутовской
Перед выступлением Армии красные, желая войти с нами в соприкосновение, сделали налет на наше охранение силой до двух эскадронов с пулеметами и одним орудием. Части по тревоге стали выстраиваться, и каждая от себя высылала заслон — от Корниловцев была послана 3-я офицерская рота — и противник быстро скрылся. В нашей кавалерии был один убитый и один раненый шашечными ударами. Со стороны красных действовали эскадроны 4-й кавалерийской дивизии старой Армии. Эта тревога была экзаменом для обоза, который хотел куда-то удирать, но быстро был приведен в порядок. Непролазная грязь выматывала силы, но настроение было бодрым. Об этом переходе в книге Марковцев говорится: «Для меня навсегда осталось загадкой, на чем базировался каждый из нас в своей бесконечной вере в Генерала Корнилова, и каким образом он чувствовал эту нашу веру в него? Тот, кому не пришлось в своей жизни видеть природного Вождя, никогда не поймет нашего чувства, нашей веры в него». Все это, быть может, выявилось очень просто и естественно: ведь недаром говорится, что «война родит героев». При отличной подготовке мирного времени Генерал Корнилов во время японской и Великой войн выдвигается в герои, а так как к его военной деятельности после революции ему по занимаемой им должности Верховного пришлось соприкоснуться и с политикой, то это и выдвинуло его на положение Вождя, и не простого, а выступившего на защиту самого бытия России в самый тяжелый для нее момент, хорошо нам известный.
До Ростова я не видел Генерала Корнилова, но шел за ним с момента предательства его Керенским.
Двадцать тяжелых верст пройдены. На окраине станицы Кагальницкой Генерал Корнилов пропускает свою Армию, все подтянулись и с восторгом приветствуют своего Вождя.
Остаток дня 15 февраля и 16-е провели в станице Кагальницкой, а 17 февраля перешли в станицу Мечетинскую.
Эти дни Армия шла по трудной дороге, но спокойно. За эти дни были получены сведения о районе зимовников, выяснившие бедность района средствами и жилыми помещениями, разбросанными на значительном расстоянии, что для нас было опасно в отношении связи. Это заставило Генерала Корнилова окончательно решиться на движение на Кубань, о чем им было объявлено в станице Мечетинской. Донские партизаны, имевшие возможность двинуться на присоединение к отряду генерала Попова, решили идти дальше с Добровольческой Армией.
Походному Атаману генералу Попову было послано предложение присоединиться к нам и идти дальше вместе, но генерал Попов не согласился, мотивируя свой отказ желанием донцов не уходить с Дона и дождаться на зимовниках его пробуждения. Этот отказ произвел на добровольцев тяжелое впечатление: отходил в сторону естественный союзник и положение становилось затруднительным, главным образом ввиду отсутствия у нас конницы.
Было мнение, что этому соединению помешало и честолюбие генерала Попова, который знал, что Генерал Корнилов потребует рано или поздно подчинения себе «степного отряда» во имя единства командования — азбуки военного дела. Как бы то ни было, оба отряда разошлись
в разные стороны и впоследствии действовали самостоятельно, без всякой связи друг с другом. (Это выписка из книги генерала Богаевского, в описываемый период командира Партизанского полка с небольшой группой офицеров и добровольцев Дона. Он понимал, что самостоятельно Дону, помимо Добровольческой Армии, не справиться с большевизмом).
Станица Мечетинская встретила нас приветливо, они еще не знали, что значит слово «месть большевиков».
Но вот другой пример в определении отношения к нам: в маленьком хуторке, в бедной крестьянской избе, на вопрос офицера: «А что, дед, ты за кого, — за нас, кадет, или за большевиков?» — старик хитро улыбнулся и отвечал: «Кто из вас победит, за того и будем».
Дед не ошибся в своем определении отношения русского народа к начавшейся гражданской войне, — право силы тогда решало все.
18 февраля: переход в станицу Егорлыцкую, последнюю станицу Донского Войска, находящуюся у станции Атаман, на линии железной дороги Батайск-Торговая.
21 февраля. Из Егорлыцкой Добровольческая Армия идет в село Лежанка, Ставропольской губернии. Холода сменились хорошей погодой, дороги подсохли и все приободрились. Шли бодро не только под влиянием погоды, но и потому, что был возможен бой с частями 39-й пехотной дивизии, только что бросившей турецкий фронт и расположившейся в Ставропольской губернии, терроризируя население. В авангарде — Офицерский полк, в главных силах Армии — Корниловский Ударный полк и юнкерский батальон, обозы и Партизанский полк — в арьергарде. Верстах в трех от селения дорогу Армии пересекал невысокий гребень, перед самым селением протекала река с дорожным мостом через нее и в версте вправо с плотиной против кирпичных печей; по берегам реки росли кусты и камыш, а само село стояло на бугре за рекой.
Появление Офицерского полка на гребне вызвало артиллерийский огонь противника по колонне; сначала редко, но потом все чаще рвались шрапнели-журавли смехотворно высоко в небе. По приказу Генерала Корнилова Офицерский полк пошел прямо на мост и правее его Корниловский Ударный с юнкерским батальоном на гать с кирпичными печами правее дороги. Партизанский полк шел левее Офицерского, составляя резерв Армии. 1-й офицерский батальон Корниловского Ударного полка развернулся центром на гать, шли спокойно по совершенно ровному полю озимой зелени. Красные стреляли редко, пулеметного огня не было. С приближением к гати и кирпичным печам с их громадными складами закрадывалось предположение, что товарищи подпустят нас к самой реке и перестреляют, как куропаток. Цепи заметно прибавляют шаг, купаться никому не хочется, а потому все берут направление к гати, ближайшие цепи сгущаются. 3-я офицерская рота уже бежит на переправу, наши пулеметы открывают огонь по окопам противника и помогают нам без задержки перескочить на ту сторону реки и занять кирпичные печи. Противник, не оказывая сопротивления, убегал к церкви. Корниловцы заняли западную часть села и вышли на южную. Пленных не брали, но патронов и винтовок собрали много. Жителей почти не было, только около изб безучастно бродили военнопленные австрийцы. Бой закончился быстро, стремительной лобовой атакой Офицерского полка с обходным движением Корниловцев и юнкеров. Противник был просто раздавлен, оставив Офицерскому полку батарею с офицерами в погонах. Генерал Корнилов от начала наступления и до взятия гати находился со своим полком.
Интересен взгляд на этот бой генерала А. П. Богаевского:
«План боя был очень прост, да и трудно было предпринять здесь сложный маневр в наших несложных условиях. Он вполне соответствовал обстановке и заключался в решительном ударе с фронта с обходом фланга. Верховному Главнокомандующему, еще не так давно управлявшему 10-миллионной Армией, пришлось под Лежанкой решать одну из боевых задач, какие мне приходилось давать в окрестностях Красного Села юнкерам Николаевского кавалерийского училища, где я десять лет был преподавателем тактики. И он решил ее на 12 баллов (на «отлично»). Бой под Лежанкой был первым для Добровольческой Армии боевым экзаменом, и она блестяще его выдержала. Почти все остальные многочисленные бои похода имели такой же характер и план.
Но уже в этом бою ярко сказался недостаток у нас конницы: ни хорошей разведки, ни энергичного преследования не было. И в других боях мы постоянно это чувствовали.
Впервые за поход были в этом бою взяты в плен и преданы военно-полевому суду несколько офицеров-артиллеристов 39-й артиллерийской бригады. Суд их осудил, но помиловал, поверив тому, что они были взяты красными насильно, державшими их семьи заложниками. В Лежанке Генерал Корнилов приказал, для отличия от большевиков, нашить полоску белой материи на папахи и фуражки».
В этом бою, на участке Офицерского полка были убиты два конных в погонах. Один из них оказался прапорщиком Варваринского полка. При возвращении Добровольческой Армии на Дон через Лежанку офицеры видели его могилу с надписью: «Барон, прапорщик Борис Николаевич Лисовский».
Здесь я считаю своим долгом дать объяснение выражению: «Здесь впервые в бою под Лежанкой были взяты пленные».
К великому сожалению, на самом деле так это и было в самом начале гражданской войны. Истоки этого озверения имеют свое начало с пресловутой «февральской бескровной революции», прославившей себя зверствами матросов Балтийского флота, а потом и Черноморского, перешедших потом и на весь фронт Великой войны. С момента прихода к власти Ленина эта каинова мясорубка приняла грандиозные размеры, особенно со стороны опять-таки матросов, наемных палачей латышских и эстонских дивизий, знаменитого по своей жестокости организатора ленинской «Чека» — польского дворянина Дзержинского и персональных виртуозов по жестокости — китайцев, снимавших перчатки с кистей рук после опускания их в кипяток, венгров, под водительством известного палача Бела-Куна, Саенко — украинского чекиста и других, имя же им легион. Имел удовольствие тогда и я попасть в лапы этих изуверов в уже описанный мною переезд на Дон. От их же рук погибла не одна сотня пробиравшихся туда Корниловцев и добровольцев. Конечно, эти зверства вызвали отпор с нашей стороны, русских патриотов, но без изысканных художеств первоклассных палачей «бескровной» февральской и непревзойденного палача и агента Германии Ленина. Когда мне говорят о «бескровной нашей революции», я всегда отвечаю — пусть эти господа спросят, сколько я видел пролитой крови во славу ее, хотя бы при подавлении первого восстания большевиков в Петрограде. С приходом на Русскую землю царства интернационала Ленина, которого в наши дни ученые мужи собираются провозгласить «величайшим гуманистом нашего века», эта карающая мера приняла широкий размах, где по желанию Ленина истреблялись люди не по персональной их верности России, но по принадлежности к сословию, которое было намечено к уничтожению. Помимо лично виденных мною зверств в Кронштадте. Петрограде и на станции Зверево, где я по милости судьбы был спасен, мне пришлось видеть эту дьявольскую жестокость, когда я находился в рядах партизанского офицерского отряда полковника Симановского, под станцией Хопры и в селе Батайске, около Ростова, где нашим раненым, захваченным большевиками, отрезали уши, языки и т, п. и в таком виде оставили их нам. Мы тогда просились в карательный набег, но нас не пустили, по-видимому уже начался наш отход из Ростова.
Латыши с первых дней революции были главной опорой Ленина. Это они ликвидировали очаги нашего сопротивления на всех фронтах и, начиная с первых дней своих подвигов, прославили себя жестокостью и грабежами. Их появление наши разведчики определяли по разграбленным церквам и разрытым могилам. Такова по жестокости была и дивизия Сиверса, которая тогда действовала под станцией Хопры в направлении на Ростов. Озверели и мы в те проклятые времена гражданской войны и потому, действительно, в половине 1-го Кубанского похода, от Ростова до Екатеринодара, в плен не брали. Это на деле выражалось в том только, что мы проходили, не пристреливая, мимо тех, кто просто лежал, быть может симулируя, но в бегущих от нас велась стрельба. За этот же отрезок времени наши раненые, попадавшие к большевикам, все бывали перебиты, а труп Генерала Корнилова после издевательств сожгли и выстрелили из пушки. В дальнейшем в Добровольческой Армии расстреливали большевиков из карательных отрядов, партизан и прославивших себя жестокостями в отношении наших пленных. Таковыми были тогда нравы гражданской войны. Полковник Левитов.