Генерал Врангель как вождь
Идя вслед за отходящими на юг вдоль Волги войсками Кавказской Добровольческой армии, двигались красные и в августе фронт очутился вблизи Царицына. Впереди укрепленной линии находились конные части армии, а окопы укрепленной позиции занимала наша пехота. Происходила перегруппировка частей армии, для дальнейших действий. Утром рано через укрепленную позицию прошла, шедшая в армейский резерв на отдых и пополнение, Сводно-горская дивизия с приданным ей 2-м Конно-артиллерийским дивизионом, состоящим из 1-й и 5-й конных батарей. Дивизия решила сделать небольшой привал прежде чем двинуться дальше на место, назначенное на время отдыха. Так как в этом районе, непосредственно за укрепленной позицией и до Царицына много отдельных небольших хуторков, то дивизия, спустившись в лощиночку, где было несколько дворов и протекала небольшая речка, решила здесь отдохнуть, накормить людей и лошадей.
Укрепленную позицию в этот день, 23-го августа, занимали части Саратовского пехотного полка, в новеньком английском обмундировании. В ближайшем резерве находилась Кубанская пластунская бригада со своей артиллерией. Батальоны были в резерве, а на позициях стояли лишь пластунские батареи.
Спустившись к речке, дивизия горцев получила приказ расседлать лошадей, приготовить обед и быть готовой к дальнейшему маршу, к пяти часам дня.
Мимо отдыхающих артиллеристов, казаков штаба и всадников сновали кубанцы пластуны, проводя телефон. Кругом и на позициях была полная тишина. Все — и офицеры, и казаки, и всадники, освежившись в речке, расположились в прохладной тени, дремая или, разговаривая, наслаждались отдыхом после сытного обеда. Просто, как на хуторе «близ Диканьки».
Но вот, совсем нежданно и негаданно, в этом спокойном, напоенном солнцем, летнем дне, раздается звук, выстрелившей недалеко от бивака, пушки. Одна, потом другая и началась орудийная канонада из многих орудий. Гул боя стал быстро все время нарастать. Вскоре стала слышна пулеметная стрельба, ружейные залпы и перестрелка. Еще немного и в овражке, где находились полки и батареи дивизии, стали посвистывать даже, долетающие из далека пули.
Вокруг домов метались телефонисты пластуны, и на вопрос, что случилось, бросали в ответ отрывочные, неожиданные ответы:
— Пийшли атакою.... Хто? Та красный ж, бодай их бис... Та с усих сторон... Це ж? Окопи позабрали... А не вздержали и пластуни... Трохи начали вже отступати...
Раздался сигнал «В поход...» и дивизия, мгновенно поседлав, вынеслась на бугор из лощины. Тогда перед глазами всех открылась, как на ладони, картина: высокий голый перегиб, а выше его — укрепленные окопы с проволочным заграждением, через которые утром прошла дивизия; вся же степь — впереди, в дыму орудийных разрывов; возле Волги и к заводам, точно бурая пелена, по земле стелется от разрывов тяжелых снарядов морских орудий; за окопами, уже по эту сторону их, двигаются одна за другой густые цепи пехоты к Городищу, но не наши цепи, а цепи противника, по которым в упор бьют четыре лихие пушки кубанской пластунской бригады. До цепей красных всего лишь около версты от бугра, куда вынеслась дивизия.
Сразу же приказ, приготовиться к атаке красных. Батареи сразу вынеслись вперед, снялись с передков и с открытых позиций открыли беглый огонь по цепям красных. Еще несколько мгновений и понеслись в атаку полки горцев. В это же самое время, версты полторы вправо от Городища и впереди него, тоже неслась в атаку какая-то наша конница. Недалеко от батареи стоял командир пластунской бригады, который, наконец, и объяснил ситуацию, когда его спросили.
На вопрос: «Что случилось? Расскажите! Ведь в окопах же...», командир пластунской бригады только махнул рукой.
— Да окопы... Я-то здесь недавно. Верно, окопы и заграждение... Товарищи, как подошли, так с маху и гвозданули, а эти Саратовцы, сукины сыны, лысый чёрт их забери, вместо того, чтобы стрельбу открыть, подскакивали, да и давай разбирать всю проволоку с кольями, заодно с красномордыми, а офицеров своих перебили. Мне теперь дыру затыкать надо, а у меня, считайте, всего один батальон, четвертый, остальные всюду порастасканы. Ну и не могут сдержать. Видите, ползут...
Действительно, было видно, как ползком отходили назад пластуны, да номера лихой пластунской батареи, в упор крошившей до последней возможности красных, пустились бегом в нашу сторону, унося с собой замки и панорамы, а товарищи уже, как пчелиный рой облепили орудия.
А в это самое время два развернувшихся полка горцев уже неслись на красных. На солнце сверкали поднятые шашки, несся гул от топота коней и гортанных криков атакующих. Навстречу им дикий взрыв винтовок и пули летят в нашу сторону, как осы.
Все проще простого, ибо конная атака не похожа ни на стихи Теннисона, ни на прозу Гюго. Она проста, она стихийна, подобно молнии из щедрого неба, она бьет противника своей внезапностью, сметает все на своем пути.
А вслед за первыми полками несется штаб дивизии и развернувшийся в эскадронные колонны четвертый полк. Третий полк волной покатился влево в обход фланга красных. Навстречу раненые всадники, без седоков кони…И еще момент, и пули перестали жужжать. Видим: наши смели красных, рубят... Пластуны бегут за горцами с криками «ура». Еще немного и уже лихие горцы с победными криками преследуют бегущих красных, рубя их. Вслед за ними, мокрые от зноя, пластуны на ходу сгоняют пленных, деля их надвое. В одну сторону красноармейцев в замызганных, мокрых от пота, российских гимнастерках, а в другую тех, кто в новеньких английских френчах — перешедших на сторону красных — саратовцев. Последних по партиям уводят за кусты в балку и оттуда слышны выстрелы. После боя нам один из пластунских урядников, с усами, как рисуют художники героя Гоголя, Тараса Бульбу, рассказывал:
— Мы швидко зробили управу, то як тому и треба: то воно ж наипростийше дило. Який из них у гимнастерки — цей из ихних, того перетянешь плетью по потылицы, тай годи... Якии ж, вражии сини у хренчи поодити, то мабудь вид наших до красных переминулись, тих зараз з винтовки. Нехай дохнуть, бисови дити. Тилько найперши казали им, щоб хренчи поскидали, та разбувались.
Может быть это и жестоко. Но они заработали и заслужили такую «награду» за свое каиново дело. Они же ведь хватали и поубивали своих офицеров, они же разобрали проволоку и потом с красными атаковали и стреляли в своих... Иначе и нельзя, и лучше так, без всяких судов и приговоров, на месте и сразу же казнить за измену. Сказано есть: «Мне возмездие и Аз воздам», но возмездие нередко через человеческие руки. Такова война и жизнь, но где жизнь одета смертью.
Из всей массы красных немногим посчастливилось удрать к своим, так как горцы преследовали их почти до самой Орловки. Вот они уже и возвращаются с трофейными пулеметами, гоня человек двести пленных. Сгоряча остальных порубили. Подсчитали и мы наши потери и оказалось, что в полках убито и ранено около 40 человек и из них убито три офицера и несколько всадников.
Свернувшаяся дивизия отошла назад за наши окопы, в которых теперь разместились пластуны, приводящие уже в порядок проволочное заграждение. День приближался к концу. Было около семи часов вечера. В воздухе уже не видны были облачки разрывавшихся шрапнелей, пушечная мгла не стлалась над высохшей и истоптанной травой, умолкла трескотня винтовок, не слышно трелей пулеметов. Утих бой и у заводов. Тишина возле Волги. Полки потихоньку, не спеша, двинулись на старые места, с которых им пришлось, так внезапно, двинуться в атаку. К возвращавшейся на ночлег дивизии, с бугра, где находилась группа всадников, отделились два ординарца-офицера и, подскакав к начальнику дивизии, генералу Шинкаренко, отдавая честь, доложили:
— Приказано узнать и доложить, какая именно конница.
— Горцы. А там генерал Врангель?
— Так точно. Там наверху, на бугре.
Раздались команды: «Полки, шашки вон!» И блеснули они над головами, блеснули смутно на умирающем вечернем солнце, но блеснули блеском победы, Царицынской победы, а победившие были усталые, вымотанные в боях всадники горцы. И в лихом порыве, как бы весь Кавказ, в маленьком, Царицынском, масштабе, но весь Кавказ привстал на стременах на сей раз не перед имамом Шамилем, нет, — а перед Петром Николаевичем Врангелем — Русским и Кавказским полководцем, победным.
Вызвав командиров полков и батарей, начальник дивизии, генерал Шинкаренко, с развернутым мусульманско-кавказским зеленым значком дивизии, в сопровождении вызванных командиров, на галопе двинулся к бугру, где находился генерал Врангель, для редкой и мало бываемой встречи.
В наши теперешние времена уже увидать победного полководца непосредственно на поле сражения не мечтайте, не думайте. Теперь иной стиль всему, иная манера воевать, жить. А если хотите увидеть полководца на поле сражения — отправляйтесь в ближайший музей, может быть там его увидите, если найдете батальные картины.
Вот уже близко воткнутый в землю георгиевский значок на пике. Казаки в живописных черкесках при конях, статные, подтянутые, а на скате телефонисты у аппаратов. Группа штабных офицеров с аксельбантами, а впереди их моложавый генерал Шатилов, начальник штаба. Отдельно — сам генерал Врангель. На нем коричневая черкеска, надвинутая на затылок кубанская папаха, кинжал и засученные, чтобы не мешали, рукава, а на груди беленький Георгиевский Крест с четырнадцатого года за взятые под Каушеном немецкие орудия.
Увидя начальника Сводно-Горской дивизии, генерал Врангель быстрыми шагами пошел навстречу.
— Так это вы со своими горцами! Потрясающе, потрясающе... — и он крепко пожал руку начальнику дивизии.
— Вы знаете, вот эта моя конвойная сотня тоже атаковала... Я ее послал. Конвойцы перерубили всех красных матросов на Французском заводе, — он показал в сторону Волги.
— Теперь все кончено. Блестяще кончено. Браво! Но откуда и какими судьбами вы-то здесь очутились? Я был уверен, что вы видите свои приятные сны далеко отсюда, будучи уже на отдыхе.
— Мы, правда, шли на отдых. Стояли здесь на хуторах привалом, а вдруг начался бой и мы не ушли.
— Ах да, понимаю, браво! Великолепно и восхитительно. Горцы, браво!
Чуть обернув голову, начальник горцев показал на своих сопровождавших.
— Я в атаку не ходил. Это всадники и вот все они, начиная с конных батарей, — назвав всех начальников, принимавших участие в атаке, доложил он.
— Чудесно, потрясающе! Большие потери?
— Около ста человек. Офицеров убито трое и человек десять ранено, — и начальник дивизии назвал имена убитых.
— Я знал, что вы шли на отдых. Надо вам идти и теперь? Какая температура у ваших горцев?
— Почти нормальная.
— Вы будете мне нужны. Дня через три я хочу прикончить здесь всех этих краснозадых. Жду английские танки, аэропланы и чтобы подошел Бабиев с дивизией. Тогда... хотите вы обязательно уйти отдыхать? Скажите.
И это спрашивал в день победы победный Врангель! Другого ответа не могло быть и начальник дивизии сказал:
— Будем здесь. Там где вы прикажете.
Генерал Шатилов объяснил после этого предстоящую задачу дивизии, а генерал Врангель на прощание сказал:
— Все понятно? Можете возвращаться к дивизии и поздравить полки. Скажите всем, что я доволен всадниками. Да не забудьте прислать мне представление на отличившихся, и не скупитесь. До свидания, господа. До следующего раза.
В свой книге Н. Белгородский (генерал Шинкаренко) так пишет о генерале Врангеле:
«Победный Врангель. Царицын. Крым, а потом Лукулл поднадзорный... Карловцы... Брюссель... и смерть уравнивающая всех. Конец.
Было все. И победный, вопреки всему, Врангель. Не Цезарь, — Цезарь был лысый. Ни Бонапарт, — длинные волосы Бонапарта свешивались в его тарелку с макаронами. И, разумеется, не Буденный, — у Буденного шершавая ладонь вахмистерская.
Врангель — он сам.
Я не имею претензий писать портрет. Только несвязные обрывочные воспоминания. Одно для русских. Другое же годится для всякого.
То, которое для всех.
Побывал Врангель даже французским полупленным, но этим не уничтожалось, ни таланта человеческого, ни дара увлекать. Так какое несчастье для Франции, что в сороковом году все армии были под командой вот такого француза, как Гамелин, а не такого, — если они еще есть в Париже, — как вот наш с вами Врангель.
А другой клочок размышлений для нас самих, для русских.
Быть может, главное несчастье самого Врангеля, им не сознаваемое, было в том, что он из Конной гвардии. Родись он в станице Лабинской, — кажется, именно туда приписали его в восемнадцатом году — или будь он из заурядной армейской семьи, то Врангель, вот совсем таким, он, понятно, уже не был бы. Но в силу именно вот этих изменений, быть может, по воле Божией, стал бы он тогда Российским Кромвелем. Не пресвитерианским, а белым.
Но это уже фантазия, — значит, ни к чему. Трезвая же действительность — Врангель».
Действительно, генерал Врангель был тот вождь, который всех мог очаровать, увлечь свои войска при любых обстоятельствах, водить их победно, для каждого случая подбирая нужных помощников и исполнителей его директив…